Голубятня на желтой поляне

Улица была горбатая, и на самом верху стоял красный дом с колоннами. В давние времена его построил владелец местной пристани, а теперь здесь была детская поликлиника. От дома спускалась кирпичная стена. Могучая такая и красивая: наверху узорные решётки, а в толще кирпичей полукруглые ниши. В нишах скамеечки сделаны. Тоже старые, прячутся в лопухах и диком укропе. Вот на такой скамеечке и притаился Юрка.

Интересно он себя вёл: вытянет из воротника шею, глянет вверх, вдоль улицы, и опять в тень.

Меня Юрка не заметил: я-то снизу шёл. Подобрался я кошачьим шагом и говорю:

— Руки вверх…

Он чуть вздрогнул, но голову повернул медленно.

— А, пришёл… Садись, не торчи.

Я пролез через укроп, устроился у Юрки под боком. Сказал сердито:

— Это ты торчишь здесь. А я должен, как автоносильщик, весь груз переть к вагону?

— Успеется с грузом. Я тут жду кой-кого.

— Кого?

— Есть тут один… Хочу ему бантик пощупать.

— А, скрипач! — догадался я.

— Встречал?

— Видел. Тётушка мне его в пример ставила…

— Ну вот. Значит, и у тебя к нему счётик есть.

Но у меня никакого счёта к музыканту не было. Пусть живёт себе, как хочет. Я сказал:

— Больно он мне нужен… А тебе он что сделал?

Юрка оттопырил языком щёку, сощурился и плюнул в траву.

— Не люблю трусов. Их надо перевоспитывать, а то человечеству от них один вред.

Надо же, о человечестве забеспокоился. Лишь бы тяжести не таскать! (Палец у меня всё ещё сильно болел.)

— С чего ты взял, что он трус?

— Он вчера от меня драпал, как зайчик… — Юрка усмехнулся. — Я иду через мостик над Пестрянкой, а навстречу это музыкальное произведение. Я остановился, он тоже. И глазища вот такие, будто марсианского ящера увидел…

Я сразу понял, как это было. Стоит Юрочка на мостике, ботинком притопывает, руки сунул в широченные карманы, шевелит щекой и щурит табачные глаза не по-хорошему…

— Ну и что дальше? — сказал я без одобрения.

— Я говорю: «Ну-ка подойди, я посмотрю, что это за чудо с бантиком…»

Он шаг назад. Я к нему — тоже шаг. А он повернулся да как рванёт вверх по дорожке!

Я поморщился. Мне на музыкантика наплевать, но всё равно неловко за него сделалось. Всякое случается: бывает, что и струсишь, и заревёшь, но драпать вот так, без всякого боя — это позор. Это вам самый смирненький первоклассник объяснит.

Однако Юрке я сказал:

— Ты вон какой, на полкочана его выше…

— Ну и что? Он решил, что я его утоплю или съем?

— Решил, что драться будешь. А он драку небось только в кино видел.

— Вот и надо в жизни опыта набираться… А, вон он шагает! Красавчик Ниня…

— Это по-испански, что ли? Не «ниня», а «нинья». Значит «девчонка».

— Это не по-испански. Это сокращенно от слова «Паганиня».

— Не Паганиня, а Паганини.

— Кому Паганини, а кому так…

«Ниня» шёл, не чуя засады. Спокойно так шёл — не быстро и не тихо, ровно. Скрипка в футляре словно плыла с ним рядом. Другой бы махал ею, коленками поддавал, а этот…

— Я навстречу выйду, а ты сзади, — распорядился Юрка.

Не нравилось мне это дело, но с Юркой ссориться не хотелось. Получится, что я ему изменил, если откажусь. Ну и… по правде говоря, стало любопытно: что будет делать этот скрипач, угодивши в ловушку?

Лупить мы его не будем. Не за что, да и нельзя двоим на одного. А пугнуть «образцового мальчика», может, и полезно…

Всё получилось очень ловко. Быстро, как в кино. Юрка скакнул на тротуар и вырос перед Ниней. Тот шарахнулся назад, но там уже я стоял — руки в карманах, ноги на ширине плеч. Ниня отскочил вбок — и очень глупо. Оказался в нише, где мы только что прятались. Буквально в каменном мешке.

— Привет, — сказал Юрка и приподнял за хвостик берет.

Ниня прижимал скрипку к животу и перепуганно махал ресницами. Ресницы жёлтые, как его костюмчик, а глаза серые, налитые страхом, будто две чайные чашки. Потом он перестал мигать и спросил почти шёпотом:

— Я вам что сделал?

— Ты? А что ты можешь сделать? — усмехнулся Юрка.

— Тогда почему вы за мной гоняетесь?

— Гоняемся? — удивился Юрка. Не по-настоящему удивился, а по-клоунски. — Да что ты! За таким бегуном разве угонишься? Вчера вон как чесанул.

Ниня слегка прикусил губу. В его глазах за страхом появилось что-то ещё. Сердитость, что ли… Он вдруг быстро положил скрипку на скамейку, за собой, встал прямее, упёрся сзади ладошками в кирпичи.