Безжалостный Орфей

Антонина неторопливо вела гребнем по спутанным волосам, когда из прихожей раздался звериный рык с такими отборными выражениями, каких актрисе не приходилось ни слышать от извозчиков, ни читать в пьесах Шекспира. Гребень застыл в локонах.

В спальню ворвался какой-то неизвестный мужчина, которого Антонина не видывала. Не было в нем шарма и обаяния, не было вежливости и даже вальяжности. Вместо милого и покорного существа между шкафом и креслом носился рычащий монстр, извергавший проклятия на чьи-то головы, кое-как попадавший в одежду и чуть не заехавший по лицу актрисы рукавом пиджака. От ужаса и удивления Антонина застыла на пуфике и только смотрела широко раскрытыми глазами.

А это чудовище не обращало на нее ни капли внимания! Не переставая сыпать мерзкими словечками, сумасшедший накинул на шею петлю галстука и выбежал в прихожую. Там он с грохотом что-то уронил, быть может, вешалку, добавил пригоршню проклятий и с хрустом что-то сломал.

Антонина вздрогнула от хлопка двери.

Ее оставили одну. Только топот удалившихся ног. Даже не простился, не поцеловал в щечку и не пожелал хорошего дня! И этому человеку она отдала все лучшее, что имела, то есть себя. Как она могла быть такой слепой? Ведь ему она совсем не нужна. Не нужно ее искусство. А цветы и улыбки — все обман. Он показал себя с истинной стороны. Тот еще Аполлон. Нет, это ему дорого обойдется. Просить на коленях будет о прощении. Еще надо подумать: простить или выгнать прочь. Таких, как он, сколько угодно. Невелика потеря. Любой готов ей служить. И чего выбрала этого ненормального? Разве усы… Но не в усах же счастье! И ведь даже в щечку не чмокнул, подлец!

Барышни не прощают, когда их предпочитают делам службы.

Особенно с утра пораньше.

* * *

Подобных выходок Аполлон Григорьевич не позволял себе со студенческих лет, когда швырнул в замшелого преподавателя горелкой Бунзена. Служба в полиции приучила к равнодушию. В крайнем случае — обратить глупости в шутку, и все. Но в это утро его буквально сорвало с катушек. Глупость была столь очевидна, а последствия столь печальны, что наработанный цинизм не совладал. И плотину, давно сдерживаемую, прорвало.

Чтобы не сорваться на безвинных людях, Лебедев ехал молча, крепко стиснув зубы. Он старался не думать, что же теперь делать. А про Антонину вовсе забыл. Вот ведь как. Несчастный ротмистр, устроившись на козлах, всей спиной ощущал, какая скала гнева нависает над ним, и боялся пошевелиться.

Полицейская пролетка на всем скаку повернула с Невского и замерла у гостиницы «Европейская». Адъютант спрыгнул так торопливо, словно ехал на гвозде, и, стараясь лишний раз не заглядывать в страшное лицо, указывал дорогу.

Поднялись на второй этаж. Тут, как водится, располагались только самые дорогие номера. Но постояльцев не было видно. Зато весь коридор был забит городовыми и чиновниками 1-го Казанского участка. Лебедеву беззвучно уступали дорогу и официально приветствовали. Он лишь молча кивал знакомым.

Вендорфа предупредили о появлении значительной особы. Полковник выбежал сам. Был он непривычно растерянный, какой-то взлохмаченный и словно неумытый. Как собачка, потерявшая хозяина.

— Уж так ждем вас… — пробормотал он.

— Я предупреждал? — вместо «здрасьте» проговорил отчетливым шепотом Лебедев.

— Аполлон Григорьевич…

— Нет, я вас пре-ду-пре-ждал?!!

— Ну хорошо, после, сейчас не до этих счетов…

— Ах, не до этих?!! Но я вас предупреждал?!!

Чиновники и городовые старательно отвернулись, чтобы не оскорбить начальство, которому доставалось на орехи.

— Господин Лебедев, прошу вас! Случай чудовищный! Это такая семья… Такое влияние имеют… Надо браться со всех сил.

Аполлон Григорьевич хотел бы высказать все, что думает о глухоте начальства вообще и кое-кого в частности, но вместо связной тирады из него вырвалось все то же «я вас предупреждал». В конце концов, этого было достаточно. Да и гроза Вендорфа уже достаточно освежила. Поставив на гостиничный ковер желтый чемоданчик, Лебедев нащупал в кармане жестянку, хрустнул леденцами и сказал:

— Хорошо, что теперь вам надо «браться»…

— Все что хотите! Кого укажете, вызовем, — опережая неизбежный вопрос, заторопился Вендорф. — Я уже и сыскную вызвал. Сам Вощинин приехать не мог, он в Москве, но дельного чиновника пришлют: Раковский, коллежский секретарь, слышали, наверно?