Библиотекарь

— И вам здравия желаем, товарищ Буркин.

— Как настроение, Маргарита Тихоновна? Видели? Лагудовские опричники… — он указал на стоящих отдельной группкой людей возле потасканной «Волги» с замалеванными таксистскими шашечками: — Наблюдатели хреновы… О, Симонян идет… Здрасьте, Жанна Григорьевна!

Подошла немолодая, похожая на заплаканную армянку, женщина:

— Маргарита Тихоновна, вам товарищ Буркин передал? Колонтайские товарищи прибыли. Полным составом. Все на вашей стороне… Ой! — вдруг вскрикнула она. — А это… не сынок ли Максима Даниловича?

— Нет, Жанночка Григорьевна. Племянник. Вязинцев Алексей Владимирович.

— Можно просто Алексей, — я испытывал неловкость, что Маргарита Тихоновна ведет меня, как слепого.

— Он здесь второй день, — сказала она, — еще ни в чем не разобрался, я пока за него руковожу. Мы его и предупредить не успели, он прямо с корабля на бал.

Симонян молитвенно сложила руки:

— Понимаю… Бедный мальчик.

— Какой мальчик?! — с нарочитой бодростью встрял Буркин. — Десантник! Орел!

— Это точно, — согласилась Маргарита Тихоновна. — Вел себя исключительно героически. А что вы хотите — Вязинцевы!

Снаружи просигналила машина. Заскрипели, открываясь, ворота, и во двор въехал неповоротливый грузовик. Из крытого брезентом кузова, будто из брюха троянского коня, один за другим с солдатской сноровкой выскакивали люди.

— Гореловские пожаловали, — прошептала Симонян.

Я увидел, как Ларионов и Пал Палыч передали наблюдателям пленного Колесова. Окруженный наблюдателями, он сразу обмяк, словно ему подрубили ноги, и повис, цепляясь за рукава, хотя до этого двигался вполне самостоятельно.

Толпа повалила в цех. Кто-то попросил включить свет. Под потолком на железной балке загудели неяркие матовые плафоны. Выпотрошенный, без оборудования, цех напоминал спортивный зал. Оставалась лишь неподвижная черная лента конвейера возле стены, которую многие из вошедших сразу облюбовали в качестве скамьи.

Всего в цех набилось до сотни. Приехавший на грузовике отряд из двадцати с лишним человек — гореловские — стоял особняком. Они производили странное впечатление, как если бы представители технической интеллигенции вдруг одичали до состояния заводской шпаны.

Возле Маргариты Тихоновны собрались уже знакомые мне Таня, Саша Сухарев, усатый Пал Палыч, Игорь Валерьевич Кручина, старик Тимофей Степанович. Вскоре подошли водитель «рафа» Оглоблин и его штурман Ларионов — Федор Александрович и Александр Федорович — зеркальные тезки.

К нам присоединилась семья Возгляковых: мать Мария Антоновна и три ее дочери — Анна, Светлана и Вероника. Эти четыре исполинские женщины смотрелись более чем внушительно. Все они были краснощекие и белобрысые, с одинаковыми носами-пуговками. Рядом с этой могучей ширококостной статью я почувствовал себя узкоплечим и хилым.

Ко мне протиснулся молодой человек.

— Денис Луцис, — представился он. В противоположность Саше, тоже моему ровеснику, этот был точно какой-нибудь аспирант-отличник. Худой и угловатый, в очках, он еще больше моего проигрывал рядом с крепким семейством Возгляковых. — Рад познакомиться.

— Алексей, — в который раз за вечер сказал я и пожал его хрупкую кисть.

— Денис! — позвала Маргарита Тихоновна. — А где Гриша, Марат Андреевич, Николай Тарасович?

— Не смогли они, Маргарита Тихоновна, — зашептал Луцис. — У Дежнева в клинике дежурство, отказаться было нельзя, а Гриша и Николай Тарасович у Вадика Провоторова.

Над повсеместно оседающим шумом прорезался одинокий мужской голос:

— Тишина! Прошу тишины, я не могу кричать! — Он выждал несколько секунд: — Товарищи, на повестке дня, а точнее вечера, два иска…

— Это Терешников, — шушукнул мне на ухо Луцис. — Наблюдатель по региону, вроде судьи…

Маргарита Тихоновна строго глянула на нас, и Денис замолчал.

— Первый иск поступил от широнинской читальни. Исполняющая обязанности библиотекаря товарищ Селиванова, пройдите на середину… Параллельный иск от гореловской читальни, библиотекарь товарищ Марченко… Прошу вас, — Терешников сделал приглашающий жест. От гореловского отряда отделился мужчина, похожий на гневливого начальника отдела. На щеке его красовалась то ли свежая гематома, то ли родимое пятно малинового цвета.

— Тамбовский волк ему! — крикнул невидимый балагур, в толпе засмеялись, а Терешников скривился: