Библиотекарь

В качестве оружия я получил дубину, утяжеленную ребристой насадкой, — кажется, это была какая-то деталь, возможно, шестеренка особо крупного механизма.

— Во здорово! — обрадовался моему виду Луцис. — Как Богдан Хмельницкий с булавой.

Я напряг челюсти — в расслабленном состоянии зубы вдруг начали выбивать дробные костяные трели.

— Маргарита Тихоновна, — осторожно спросил я, облизываясь от пересохшего на губах страха, — а откуда вы знаете, что против нас не выйдут люди с ружьями?!

— Исключается. Строжайше запрещено.

— Кто запретил? Терешников?

— Задолго до него… Это правило, неписаный закон.

— А вдруг обманут?

— Там наблюдатели, секунданты, следят, чтоб все честно было, — вмешался Луцис. — Не беспокойся.

— Вот сам подумай, — пробасил Иевлев, — у тебя пистолет, а у меня автомат — какая же это сатисфакция?

— Это уже тир! — пошутил Оглоблин.

— Но есть свои хитрости, — подытожил Сухарев. — Вот, к примеру, — он продемонстрировал подшипник размером с теннисный мяч. — В нем весу больше килограмма, если в голову попадет, мало не покажется.

— Может, я здесь вас подожду? — тихо пробормотал я, уставившись в землю. — Ну, пожалуйста…

Сколько же времени утекло с того момента, а я до сих пор испытываю горчайший стыд за те сбивчивые трусливые слова…

Меня плотным кольцом окружали широнинцы. В их сочувственных сердечных взглядах я не увидел и тени насмешки или осуждения. Раньше так смотрели только родители, когда я, провинившийся дома или в школе, стоял перед ними и не каялся, осознавая, что всякая моя вина ничтожна в сравнении с той любовью и всепрощением, что испытывают ко мне эти люди.

— Время… Алексей, командуйте! — сказала Маргарита Тихоновна.

— А что говорить? — беспомощно спросил я.

— Да все равно… «За мной!» или «Вперед, марш!»…

Я коротко оглядел выстроившийся в колонну отряд. Сестры Возгляковы сжимали лопаты, отличающиеся необычайно длинной остро заточенной штыковой частью. Мария Антоновна оперлась на древко мощного цепа с шипастой, похожей на кабачок, болванкой.

Таня держала самодельную рапиру — до сияния заточенный мощный стальной прут с наваренной латунной гардой. Провоторов, Пал Палыч, Ларионов и Оглоблин положили на плечи длинные пики. Я сразу вспомнил эту праздничную стилизацию, ловко маскирующую оружие под узорный наконечник советского флага, со звездой или серпом и молотом внутри стального пера.

Вырин поправлял перевязь с саперными лопатками, Иевлев сложил ладони на рукояти огромного кузнечного молота, Тимофей Степанович, как странник, закинул мешок-кистень за спину. Кручина проверял, легко ли ходит в ножнах штык. Сухарев поигрывал намотанной на кулак мощной цепью, к звеньям которой были подвешены три тяжелых амбарных замка.

— Ну, давайте же, Алексей, — снова прошелестел голос Маргариты Тихоновны. — Все ждут вашего приказа.

Я откашлялся и, собравшись с духом, сказал:

— Пойдемте, товарищи…

Мне вдруг показалось, что я шагнул в пропасть. Горло захлебнулось холодной пустотой, и падающий, свистящий в ушах мир завертелся вокруг меня, а может, это внутри головы заколотил крыльями черный нетопырь паники.

Я не знал дороги, меня вели Луцис и Маргарита Тихоновна, а за нами двинулся наш отряд из тридцати пяти человек. Мы прошли сквозь кусты и густую тополиную посадку. За ней сразу раскинулось бесконечное дикое поле и сиреневый горизонт. Среди тополей страх метался, как обезумевшая белка, с ветки на ветку, с дурного предчувствия на кошмарное прозрение. На травяном просторе он взлетел и не нашел себе опоры.

Тогда я услышал свои шаги и по-другому увидел сопровождающих меня людей, а сердце перестало биться — или я разучился его слышать и чувствовать. Вдруг почудилось, что я и раньше неоднократно переживал это грозное спокойствие, только вместо схлынувшего страха меня тогда переполняла гордость за тех людей, что идут со мной, за их будущий ратный подвиг…

Вскоре впереди обозначился ощутимый уклон, и мы спустились на дно неглубокой котловины размером с половину футбольного поля. Наш отряд просто ушел под землю. Восходящие на несколько метров стены и высокий бурьян надежно скрыли нас.

На склонах заняли места зрители — около двух сотен. Отдельно расселись наблюдатели — человек десять, среди которых я узнал Терешникова, рядом с ними расположилась охрана.