Библиотекарь

Под сочувственные старухины охи она достала квитанцию:

— Здесь распишитесь… А что новый-то жилец?

— Молодой… — прицелилась карандашом старуха. — Говорит, племянник, — она со значением кивнула. — Тоже народ к себе водит…

— А старого-то, болтают, вроде как убили… — безразлично сказала почтальонша.

— Точно. Зарезали дружки-алкаши… — согласилась старуха и царапнула в квитанции. — Почти год назад…

Это не было похоже на засаду. Я сжал в левой руке бритву и приоткрыл дверь, не снимая цепочки. Если бы в проем полез человек, я полоснул бы его бритвой по глазам, а затем выбил тело ногой.

Женщины оглянулись.

— О, проснулся! — почему-то обрадовалась почтальонша. — С добрым утром!

— Здрасьте, — сказал я и на всякий случай широко зевнул.

— Бандеролька вам. Вот Галину Ивановну прошу, — она указала на старуху, — передайте, мол, соседу… — Почтальонша посмотрела на пакет, потом на меня. — Вязинцев Алексей Владимирович?

— Да. Паспорт показать? — я спрятал бритву за спину и распахнул дверь.

— Это он, — охотно подтвердила старуха. — Вязинцев.

— Ну и слава те, Господи, — почтальонша сунула мне пакет и квитанцию.

На кухне я внимательно изучил небольшой легкий пакет. Загадочного отправителя звали В. Г. От затертой фамилии остались последние три буквы — безликий унисекс «… нко». Как ни напрягал я память, человека с инициалами «В. Г.» и украинской фамилией (какой-нибудь Саенко), не вспомнил. Написанный чернилами на светло-коричневой оберточной бумаге адрес также был размыт водой. В фиолетовых мазках угадывались то ли следы пальца, то ли крупные дождевые капли.

Я не без волнения разорвал обертку и увидел книгу. На выцветшей голубой обложке было оттиснуто строгим шрифтом: «Д. Громов», — а чуть ниже: «Дума о сталинском фарфоре».

Подделка! Мне подбросили копию! Липкая холодная жуть окатила спину — уже крадутся вдоль стен отборные спецназовцы Совета, их кованые сапоги не касаются ступеней. Еще минута — и рухнет входная дверь. Быстрые молчаливые люди повалят отступника на пол, скрутят руки, суровые приставы занесут в протокол изъятие преступной фальшивки — они разоблачили переписчика! Теперь ничто не спасет широнинскую читальню и незадачливого ее библиотекаря…

Я перевел дух и осмотрел книгу внимательней. «Дума о сталинском фарфоре», издательство «Радянський Письменник», 1956. Лимонные страницы в рыжих веснушках казались нетронутыми. Печать была странно выпуклой. Подушечка пальца осязала каждое слово, набранное разбухшим шрифтом.

Я изучил титульный лист. Редактор — В. Вилкова, худож. ред. — Е. Бургункер, техн. ред. — Е. Макарова. Матерчатый корешок пахнул бумажной и лекарственной ветхостью, рассохшейся книжной полкой. Ноздри чуть занемели от удушливой пыли. К листу форзаца был подклеен вкладыш с крупной надписью: «ОПЕЧАТКИ. Стр. 96, строка 9 сн. Напечатано „ушел“. Должно быть „нашел“. Стр. 167, строка 6 св. Напечатано „славные“. Должно быть „славная“».

Призрачный цокот сапог карателей сделался глуше. Это не могло быть очередной провокацией Совета — так с пронзительной отчетливостью понял я. Жар догадки стиснул обручем голову. «Дума о сталинском фарфоре» — мне были известны названия всех Книг громовского мира, кроме этой. В моих руках была отнюдь не «липа», а всеми разыскиваемая Книга Громова, та самая пресловутая Книга Смысла…

Первым лихорадочным побуждением было немедля вызвать широнинцев. Находка сулила невиданные блага. Наверняка уникальной Книгой можно было бы навсегда откупиться от Совета, вытребовать взамен вечную неприкосновенность!..

На полпути к телефону экзальтированный порыв совершенно угас, я свернул в комнату. Меня трясло от нервного возбуждения. Я находился в каких-то трех часах от истины. Тот, кто прислал мне Книгу, уже был первопроходцем. Но кто знал о нем и что стоил его Смысл?!

Предчувствие избранности увлекло меня. Неясно, как долго пробудет Книга в широнинской читальне, надо пользоваться моментом. Я не задумывался о том, что чтение в одиночку могло обернуться роковыми последствиями. Долго не унималась зрительная дрожь, глаза норовили соскользнуть с читаемой строки. Я выпил залпом два стакана холодной воды. С остуженным нутром дело пошло на лад.

Дума была написана лиричным праздничным слогом, изобиловала внутренними монологами, ритмизированными, как стихотворения в прозе. Бывший фронтовик, красный директор Щербаков, мечтает возродить разрушенное войной производство на старой фарфоровой фабрике. Неисправимый романтик, полный корчагинских идеалов, он верит, что поднятая им фабрика будет снабжать первосортной посудой весь трудовой мир. Он простой, честный человек. За напускной строгостью скрывается отзывчивая и внимательная к людским нуждам душа, способная простить все, кроме трусости и предательства.