Хроники Розмари

– Ее убили в Москве. Когда?

– Да буквально на днях! Иван, дядька ее, сейчас в Москве, поехал на опознание племянницы.

Получалось, подумала Дина, что убийство произошло сразу же после того, как деньги оказались в ее руках. И что это из-за нее убили Алевтину, девушку, которую она никогда не видела. Слезы хлынули из глаз, а в груди защемило…

– Да ты не расстраивайся так… Расскажи лучше, – Татьяна неожиданно перешла на «ты», – что это за родственники такие обнаружились у них за границей?

– Понятия не имею, – громко икнув, просипела Дина. – Мне поручили найти их, вот я и поехала.

– Ладно, не хочешь говорить – не говори… – Татьяна обиженно поджала губы. – Думаешь, я не понимаю, что речь идет о наследстве? Иначе зачем бы тебе их разыскивать? С них-то, с сестер, взять нечего.

– Может, и наследство. Я на самом деле толком не знаю. Я стажируюсь в одном адвокатском бюро, – она врала самым бессовестным образом, – и мой шеф поручил мне найти этих людей. Это все. На самом деле.

– И что же, он даже письма никакого не поручил им доставить? – не унималась ужаленная любопытством Татьяна. Она словно требовала искренности за свою заботу и ту информацию, которую выдала на-гора скрытной отдыхающей.

– Нет. В случае, если я их найду, я должна позвонить своему начальнику и соединить его с любой из сестер. Но и тогда, я думаю, он ничего бы не сказал, а просто представился бы и назначил им встречу в Москве.

– Ну, точно наследство, – успокоилась Татьяна. – Хотя опоздали вы, господа хорошие. Али-то уже нет… Постой, а что, если ее, Алевтину-то, и убили из-за этого наследства? Что ты на меня так смотришь? Она могла откуда-то прознать о наследстве, грубо говоря, американском, и броситься в Москву, отвоевывать свои права. И ее там, голубушку, и убрали. Чтобы денежки ей не достались. Может, Машка?..

Она сказала – и сама испугалась. Посмотрела на Дину опасливо.

– Татьяна, вам бы романы писать, – устало прошептала Дина, чувствуя, как тают ее силы. – Мы же с вами ничего не знаем. А координаты второй сестры, Маши, можно узнать? От той же тетки, с которой вы вчера говорили по телефону?

– Можно, конечно. Я узнаю ее телефон, вы договоритесь о встрече. Но это уже когда поправишься. Ты как себя чувствуешь-то?

– Ужасно. Все болит. И голова, и горло, и тело ломит…

Она закрыла глаза.

Нет. Никто и ничего никогда не узнает. И я здесь абсолютно ни при чем. Приду в себя, вернусь в Москву и отключу телефон. Не хочу никого ни видеть, ни слышать… И мне никто не нужен. Господи, что же я наделала?!

12

С билетом в кармане Чагин дремал в зале ожидания Павелецкого вокзала и представлял себе свой приезд в Саратов. Как он приедет на улицу Рахова, в квартиру, где жили сестры, где, главное, жила Маша и откуда он увез ее в Москву… Возможно, Маши там нет, она в больнице, но дома наверняка будет Алевтина, во всяком случае, он ее непременно дождется. Он был уверен, что Алевтина будет только рада его приезду – как же, ведь это может означать только одно: его желание снова сблизиться с Машей, а значит, и с Машиной семьей. Он спросил себя, готов ли он к этому, готов ли забыть Машино предательство и снова быть с ней, но ответа на этот вопрос так и не получил – внутри его словно все вымерзло, выстудилось, очистилось не только от собственной лжи, в которой он захлебывался, живя с Катей, но и от любви, страданий, переживаний, надежд… Он был девственно чист и готов к новой жизни. Но только не с Машей. Тогда зачем же он едет к ней? Из человеколюбия или (зачем обманывать себя?) чтобы убедиться самому, увидеть собственными глазами ту пропасть, в которую она скатилась, бросив его и предпочтя ему легкомысленного португальца? Неужели он еще не успокоился и его мужское самолюбие жаждет крови, лимфы, оборванных нервных проводов больной женщины? Какая мерзость…

Он открыл глаза, ровно сел, подобрался весь и решил от нечего делать почистить свой телефон: удалить весь тот псевдоэпистолярный хлам из прошлой жизни, которым он успел обрасти за последние пару недель (принятые сообщения: «Не забудь, у тебя встреча с адвокатом», «Купи по дороге хлеба и молока», «Дети желают тебе спокойной ночи…»; отправленные сообщения: «Я перевел деньги, думаю, на хлеб и молоко хватит…», «Ты – дура, Катя, раз выходишь замуж за этого старого козла…»). Пьяный, он бывал особенно красноречив. Последнее принятое сообщение показалось ему незнакомым, он пробежал его несколько раз взглядом и почувствовал себя как-то странно, даже дурно. «Прождала у памятника целый час, зачем было обещать? Я возвращаюсь к ней, ничего не расскажу о тебе, о том, что ты отказал, ей и так нелегко. Поставь свечку за здоровье Розмари, а может, и за ее упокой».