Этюд в розовых тонах

Она представила себе, как вдруг это волшебное, сладкое, вишневое имя материализуется, и Аля своими легкими шагами приближается к Маше, как падает перед ней на колени и просит у нее прощения. «Ты прости меня, Маша… Я не знала, что делала. Я боялась тебя и не понимала, что люблю тебя. Я люблю тебя, люблю, люблю…»

Рука судорожно дернулась, и телевизор переключился на другой канал. Это было как наваждение: на экране вновь возникла Аля, и Маше показалось, что ее любовь помахала ей рукой…

Маша как завороженная следила за тем, что происходило на экране. Но это была не галлюцинация: на другом и тоже местном канале повторяли репортаж с церемонии открытия цветочного магазина. И Маша восприняла это как знак. Как последнюю каплю, переполнившую чашу ее терпения.

Она выключила телевизор, вышла из комнаты, спустилась в гараж и открывала сейф. Она достала оттуда два бумажника: один светлой, почти оранжевой, телячьей кожи, другой – потемнее, из змеиной кожи; две связки ключей; сложенные в большой конверт документы: пропуск в бассейн на имя Ирины Пчелинцевой и медицинский страховой полис на имя Ренаты Кленовой, а также два крохотных блокнотика с адресами, совершенно одинаковых, но принадлежащих один – Ирине Пчелинцевой, а другой – Ренате Кленовой; перетянутые резинкой два небольших рулончика сторублевок; два носовых платка и, наконец, фотоаппарат «Кодак». Упаковав все это в пластиковый пакет, Маша поднялась в свой кабинет, села за письменный стол и включила настольную лампу. Вздохнула и медленно, словно все еще оттягивая торжественный момент, набрала номер телефона, который она знала наизусть. После двух гудков услышала совсем близко от своего уха слишком громкий мужской голос и от неожиданности даже обернулась: ей показалось, что голос прозвучал у нее за спиной:

– Слушаю…

– Могу я поговорить с Виктором Кленовым?

– Да, я слушаю…

– Виктор Леонидович, я знаю, кто убил вашу жену, Ренату, и ее подругу, Ирину Пчелинцеву…

40. Звонки из прошлого

После отъезда Теслина, который подарил ей не только встречу с ее старым другом Юдиным, но и веру в себя, Аля Вишня зажила новой жизнью. Расставшись с Машей Авериной, как она думала, навсегда, Аля вздохнула с великим облегчением. Теперь в ее жизни не было никакой лжи. Ей не надо было притворяться и демонстрировать несуществующую любовь, не надо было опасаться того, что ревнивая и мстительная Маша (а именно такой она стала представляться Але все чаще и чаще в ее раздумьях) станет шантажировать ее причастностью к своим темным делам. Она воровка, воровка, воровка… И мне нет до нее никакого дела. Теперь я буду жить честной жизнью, и никогда и никто не сможет потревожить меня в связи с Машиными делами. Я здесь ни при чем…

Но иногда настроение ее все же менялось. И она вспоминала другую Машу. Не воровку, а преданную подругу, способную пойти на любую жертву ради нее, Али.

Болезненным напоминанием их былых отношений, их дружбы стал особняк, в котором теперь жила Маша, мимо которого Аля довольно часто проезжала, когда бывала по делам в городе. По слухам, Маша обитала там совершенно одна. И лишь время от времени ее навещала какая-то подруга. Быть может, та самая, которая невольно помогла Але освободиться от Маши. От Юдина, которого Аля посвятила во все тонкости их отношений с Машей, она узнала, что хозяйка этого особняка желает познакомиться с ним и подружиться, чтобы иметь возможность заказывать ему для своего зимнего сада редкие тропические растения. И что хлопочет об этом женщина по имени Эстер. Больше об этой особе Юдин ничего сказать не мог.

Сам же Борис Ефимович рассказал Але немало интересного о себе, о том, что же произошло в его квартире той злосчастной ночью, когда его пытался убить Вениамин.

– Но зачем моему отцу понадобилось убивать тебя? Я не могу до сих пор поверить, что мой отец – убийца. Ведь, если бы твой друг опоздал, ты бы умер в собственной квартире, истекая кровью.

– Чужая душа – потемки, – лишь разводил руками Юдин. – Вероятно, он в душе преступник, понимаешь? Разве нормальный человек станет грабить квартиры, обирать свою любовницу, продавать дочку первому встречному? Но я и сам во многом виноват, что позволил втравить себя во всю эту историю. Я мог бы познакомиться с тобой на улице. Так было бы куда приличнее, чем брать тебя к себе в дом, расплачиваясь за это с твоим отцом… Мне тяжело об этом вспоминать, но это было, понимаешь, было! И получается, что я как бы спровоцировал твоего отца на более подлый поступок, чем тот, в результате которого ты оказалась в моем доме.