Древний инстинкт

Роза нашла глазами Максима Селиванова. Он стоял на противоположной стороне могилы, и вид у него был какой-то отсутствующий. Видимо, он и сам не понял, зачем пришел на похороны, словно его кто подстегнул, настолько хлесткой, дикой оказалась новость о смерти жены Бессонова. Ну померла она, дальше-то что, при чем здесь Макс, оставался бы себе у Русакова, плескался в море, продолжал бы работать третьим лишним, чем не развлечение? Может, почувствовал свою ненужность, и это совпало со смертью Ольги? А может, это Русаков отправил его, чтобы тот больше не мешался под ногами? Главное, чтобы Лена ничего не узнала раньше времени. Пусть понежится в объятьях своего доктора, пусть попривыкнет, хотя бы немного прирастет к нему, а уж потом сама решит, нужен ей Бессонов или нет.

Больше всего Розу угнетало сознание полного своего бессилия перед собранными лично ею – и ее хорошо оплачиваемыми помощниками – фактами из биографий лиц, причастных к «делу о гуинпленах». Люди как люди. Ничего особенного. Ничего такого, за что можно было бы зацепиться и потянуть, чтобы размотать этот пахнущий кровью клубок… Кто и за что порезал женщин, она так и не узнала. Особенно стыдно ей перед Русаковым, который больше всего был посвящен в ее работу и ждал от нее каких-то результатов. В конечном счете, она же не профессиональный сыщик, а всего лишь женщина, которая хотела помочь найти преступника. Ведь если он не найден, значит, по-прежнему ходит, гуляет по Москве, греется на солнышке и знай себе придумывает новое развлечение… А если бы обстоятельства сложились иначе и Розе пришлось бы отвечать за преступления, совершенные этим преступником? Кто бы помог ей?.. Разве что Валера… Но и он не сыщик. Действовал бы точно так же, как и она, – нанимал бы частных детективов, а то и работников милиции и прокуратуры…

Роза, как и многие другие, думала о мальчике, которого крепко держал и прижимал к себе Бессонов. Кто такой? Родственник? Племянник? Но что он здесь делает? Малыш-то, понятно, теперь всегда будет при Бессонове, это же сын покойницы. Вот ведь тоже, жил себе спокойно, собирался жениться на такой красивой девушке и вдруг сошелся с этой Нечаевой с ребенком… Может, у него любовь? Как он прожил с ней весь этот год, кто-нибудь знает? Никто ничего толком не знал. Жили себе и жили. Мало с кем встречались, мало куда выходили. Но вид-то у него был почему-то потерянный. И Роза решила непременно после похорон встретиться с вдовцом и предложить ему помощь. Может, его тошнит от всех этих притворных рож, что собрались сейчас на этом кладбище, а с ней согласится встретиться, поговорить, излить душу… Этой мыслью она и успокоилась. Когда же ее молодой муж нашел ее руку и нежно сжал, она и вовсе перестала думать о ком бы то ни было.

Режиссер Матвей Собакин, мысленно прощаясь со своей любовницей, кружил вокруг могилы, пока наконец не встал рядом с Бессоновым и мальчиком. Здесь до Оли можно было дотянуться рукой. Это ты убийца, сказал ему Бессонов еще в больнице (куда Матвей примчался, едва лишь узнал от знакомого врача о том, что все кончено, что ее не удалось спасти), в день смерти Оли, вот только наброситься на него, как дома, когда с ней все это началось и она корчилась от боли, у него уже не было сил. Выкидыш, который случился у нее прямо в объятиях любовника (наслаждение сменилось раздирающей болью, белое сменилось на черное, как это часто бывает в жизни, подумал тогда Дмитрий), разом положил начало совершенно другим отношениям между умирающей Ольгой и Бессоновым. Он, с трудом прорвавшись в реанимацию после того, как ей была сделана обычная в таких случаях операция, сначала ждал, пока она очнется от наркоза, а потом, схватив ее за свободную от системы руку, прижался к ней губами, и его просто-таки не могли от нее оторвать. Он словно бредил, говоря слова любви, которые рождались в его воспаленном мозгу и требовали, чтобы их услышали. И она слышала мужа, но лишь смутно улыбалась каким-то своим, ему неизвестным мыслям. Она горела, она сгорала у него на глазах. Воспаление легких, которое она подцепила, пока шлялась по ресторанам или темным и жарким квартирам, где ее всегда ждали и куда она летела каждый вечер, нарядившись как ночная бабочка… Чужие спальни, чужие ночные лампы в изголовье чужих постелей, освещавшие ее, еще здоровую и немыслимо красивую, распластанную, расхристанную и такую родную, в чужих руках чужих мужчин… Где-то был сквозняк, а она, мокрая, потная после бурных ласк, лежала, приходя в себя, и ее слабые легкие продуло…