Третья сила

Ветер рванул сильнее. На берег накатила ровная волна, затопила сидящую женщину до пояса и откатила обратно.

Тетка открыла глаза. Вода плескалась на расстоянии десятка шагов, как и прежде. Ветер совсем утих, будто и не было. Кшишта основательно промокла. Она все еще стояла на коленях на песке. Но уже не посреди круга. Круга не было, все линии и символы — все начертанное на песке смыло. Снесло одной легкой волной, сровняло, будто не существовало никогда ни надписей, ни круга.

— Значит, я все же должна? — тихо спросила она.

Ответа не было. Она уже знала ответ, а боги не повторяют дважды.

Тетка тяжело, по-старчески поднялась на ноги и шаткой походкой побрела обратно к хибаре. Былой уверенности в ее движениях не осталось.

4

— Что он себе позволяет? — Ионея отшвырнула в сторону свежие «Огни Вероллы» и недобро поглядела на старого лорда.

Взгляд вышел столь красноречивым, что Бруно невольно поежился.

— Вы же сами говорили, что журналисты — это ерунда.

Ионея нервно пробарабанила пальцами по столу.

— Это не журналисты, дорогой мой. Это Санчес О'Гира. Его бы надо было купить со всеми потрохами, но он не стремился продаваться.

— Вы его не купите. Возможно, раньше, но не теперь, — покачал головой старый маг.

— Предлагаете его убить? — хищно оскалилась Ионея. — И потом, он обещал писать только правду.

— Что ж вы теперь возмущаетесь, что он правду написал? — удивился Бруно.

Слова старика возымели неожиданный эффект. Успокоившаяся было правительница снова начала наливаться краской. Тонкие пальцы стиснули газету, сжали чуть не до белизны.

— Это правда?

Старик кивнул.

— Это неудобная правда, — нехотя согласилась Ионея и отшвырнула газету.

— Я предупреждал вас, госпожа, всегда будут те, кто не смирится. Всегда будут те, кто желает свободы. Тем более вы ее обещали. А теперь…

«А теперь?» — Ионея откинулась на спинку кресла, закрыла глаза и помассировала виски. Очень хотелось, чтобы под давлением пальцев из головы ушли все противоречия, а из жизни выдавилась вся та грязь, что налипла на нее толстым слоем.

Когда она начала налипать? В тот день, когда Ионея подписала первый указ? Или раньше, когда штурмовали здание Консорциума? А быть может, когда она стала символом сопротивления?

Символ не должен править. Символ должен оставаться чем-то абстрактным, недостижимо сверкающим. Когда он перетекает во вполне реальную, приземленную власть, хорошего не жди. Если бы она умерла на баррикадах при штурме, а к власти пришел тот же Бруно, все оказалось бы иначе. Но хорошо бы было, если бы старик принялся проводить свою политику от ее имени, под знаменем покойной Ионеи?

Правительница опустила руки и открыла глаза. Кабинет, старый лорд и дела насущные никуда не делись.

— Свобода нестабильна, — тихо проговорила она. — Люди хотят стабильности. Стабильность невозможна без жесткой структуры. Жесткая структура невозможна без системы запретов, поощрений и наказаний. Запреты посягают на свободу. Когда их становится слишком много или подрастает очередное поколение, требующее перемен, случается переворот, революция, мелкая дворцовая заварушка со сменой власти — все что угодно. Торжествует свобода, но она не может торжествовать вечно. Она нестабильна, а людям нужна стабильность. И начинается выстраивание новой системы. Замкнутый круг.

Бруно вздохнул. Улыбнулся как-то по-отечески.

— Все сложнее, госпожа.

— Все сложнее, — эхом повторила Ионея. — Но мне хотя бы с этим разобраться. Приведите журналиста, Бруно.

Она резко встала из-за стола. Старый лорд поднялся следом.

— Пригласить?

— От приглашения можно отказаться, — покачала головой правительница. — Нет, приведите его ко мне. По доброй воле. Силой. В кандалах. Как угодно, лишь бы до вечера он сидел в этом кабинете.

Бруно нахмурился, но спорить не стал. Коротко поклонился и вышел.

Не нравился старику такой подход. Даже при том, что он все понимал, не нравился. Но нельзя же писать все, что тебе вздумается, даже если это жестко концентрированная правда.

Идейный правдоруб этот Санчес или грязный журналюга, наваривающийся на скандалах, — не важно. Его любит толпа. Его читает толпа. А толпе не нужно знать всю правду. Для ее же блага. Потому что знание — это повод для рефлексий. Потому что думать должна одна голова. А если знать, понимать и принимать решения начнет каждая почка, нога или волосинка на заднице, организм не выживет. Ноги должны ходить, уши — слышать, печень — фильтровать. Думать и принимать решения не их задача. А стало быть, и лишняя информация им не нужна. Что могли дать статейки О'Гиры во время переворота? Он был голосом свободы. Тогда его писульки поддерживали революционный дух. Сейчас голос свободы не нужен. Что ему поддерживать? Сейчас эти статьи превращаются в провокации, которые подрывают новую власть.