День без любви

– Ее не ограбили, – подтвердила Иорданка. – Что верно, то верно. Но я почему спросила тебя, не знаешь ли ты чего-либо, – уж больно у тебя вид загадочный. Словно тебе есть что сказать.

– Может, мне и есть что сказать, да только не знаю я, как быть.

Их разговор был прерван появлением шумной возбужденной Наташи. Она пришла и сказала, что сейчас займется гримированием покойной: она придумала, каким образом наносить пудру, румяна, тени.

– Девочки, вы не смотрите, что я такая деятельная, – вдруг сказала она уже в дверях, прижимая к груди сумку с косметикой. – Мне кажется, что я вижу дурной сон. Мне прямо нехорошо становится при мысли о том, что я сейчас буду делать. Но все это – только ради нее, ради ее памяти. Согласитесь, что Ирина была красивой женщиной, и мне жаль, что она так и не успела выйти замуж за своего турка, за этого Биртана.

– Кстати, а где он? – оживилась Румяна. – Надо бы ему сообщить о том, что случилось.

– Надо найти ее телефон и попытаться разыскать там его номер. Или номер телефона его отца.

– Господи, какой ужас! Представляю себе, как переполошится вся их семья! Ведь они там готовятся к свадьбе…

Иорданка вспоминала этот день часто, думала о том, как нелегко складывалась жизнь у Ирины и сколь многого ей удалось достичь за такой короткий срок. Думала она и о Николае, о том, что с первого взгляда было видно – с этим мужчиной она только теряет время, ей нужен совершенно другой, более развитый и предприимчивый, любящий и нежный мужчина. Однако он любил Ирину и, словно в доказательство этого, так громко и истерично рыдал на ее могиле, что все, кто знал его, были потрясены этой сценой. Это было так непохоже на всегда сдержанного на эмоции, грубоватого Колю.

Иорданка достала из холодильника масло, положила его в миску и принялась разминать ложкой, потом всыпала туда сахару, разбила три яйца, добавила ваниль, муку, карамельную эссенцию. Месила тесто, долго месила и плакала, вспоминая Ирену и ее печенье, ведь и в то утро она тоже несла корзинку с ванильным печеньем ей, Иорданке. Плакала, и слезы ее капали в тесто.

А потом позвонила Румяна и сказала: она долго думала о том, кто мог захотеть смерти Ирины, и решила, что этим человеком может быть только Николай. Что он мог убить ее просто из ревности. А не из-за ее денег.

На следующий день они отправились по одному адресу, который ей подсказал приятель Румяны, часто ездивший во Францию, и именно в Страсбург, где работал Николай. Нашли водителя микробуса, отлично знавшего Николая. Оказалось, что в день убийства Николай был в микробусе, у него стопроцентное алиби, и что он вернулся, получается, уже к самым похоронам своей бывшей жены.

– Значит, не он, – говорила с задумчивым видом Румяна, когда они с Иорданкой вечером у нее дома пили кофе с печеньем и много курили. – А если не он, то кто же?

– Получается – несчастный случай. – Иорданка встала, стряхнула крошки с платья и поставила на стол чистую пепельницу. – Жаль, что мы не нашли телефона Ирины и не сообщили о ее смерти ни сестре, ни Биртану. Не знаю, как ты, а я за это постоянно чувствую свою вину.

– А я – свою ответственность, – неожиданно сказала Румяна. – Мне кажется, что я приняла неправильное решение.

И, ничего не объяснив, она встала, попрощалась и ушла.

20. Шумен. Май 2007 г.

Утром Женя нашла Джаида в кухне. Он, бледный, в черном домашнем халате, сидел за столом и пил чай.

– Вы не удивляйтесь, это мой халат. Я всегда надевал его, когда оставался здесь. У Биртана был синий, а у меня вот этот, черный, с белыми полоскими на рукавах. Ирина знала, когда вешать в ванную черный, а когда – синий. Она никогда не ошибалась. Хотя она ошиблась в главном.

– Что вы имеете в виду? – Женя присела рядом, и Джаид налил ей чаю.

– Если бы она вышла замуж за меня и мы жили бы с ней в Кемере, скажем, или Анталии, она не погибла бы. Это же ясно.

– Вы плохо выглядите.

– Мне сон приснился. Дурной. Бассейн, полный мертвых рыб. И так страшно стало, так жутко! Помнится, прежде мне во сне бывало страшно лишь в детстве. Думаю, я так разволновался, что у меня сердце прихватило. Хотя, может, это и не сердце. Вообще-то я здоровый, у меня редко когда что болит. Только вот сейчас болит – душа. Я чувствую, понимаете, чувствую, что больше никогда не увижу своего сына!

– Джаид, что вы такое говорите?! Так нельзя. Разве вы не знаете, что слова – материальны?

– Мне, если честно, сейчас не до философии. Мне холодно, Женя. Как бывает холодно человеку, который остался совершенно один.