Сестра милосердия

Глава 8

– … Селиверстова, ты что, рехнулась? Ты же меня без ножа режешь! Забирай свою мерзкую бумажонку и иди работай! – отбросил от себя Танино заявление заведующий хирургическим отделением Дмитрий Алексеевич Петров. – Увольняться она вздумала, надо же! Нет, и не помышляй даже! А как я без тебя останусь, ты подумала? Я ж без тебя как без рук…

– Дмитрий Алексеевич, подпишите, пожалуйста… – снова подвинула к нему бумагу Таня. – Вы же знаете, я бы никогда… Просто мне очень, очень нужно! А Маша Воробьева, новенькая, она тоже хорошо ассистирует, мне говорили…

– Да не сочиняй! Говорили ей… – проворчал Дмитрий Алексеевич уже более миролюбиво. – Колись лучше, куда намылилась? В областную больницу, что ли? Я слышал, там платят хорошо…

– Нет, Дмитрий Алексеевич. Уезжаю я. Надолго уезжаю. Даже не знаю, на сколько.

– Куда?

– В Париж.

– Ку-да? – вытаращил он на нее глаза и даже привстал со стула, наклонившись вперед.

– В Париж, Дмитрий Алексеевич! Правда в Париж!

– Замуж, что ли? По Интернету?

– Ой, ну что вы… Какой Интернет, какой замуж…

– А что? Может, и разглядел тебя кто? Давно уж пора. Заграничные мужики, они ж тоже не дураки. Не все на пудру да косметику с тряпками падки. Их-то этим добром как раз и не удивишь. А ты у нас не девка, а клад ходячий. Любого осчастливить можешь.

– Ой, да ладно вам… – махнула рукой в его сторону Таня и опустила голову, чувствуя, как предательский свекольный румянец хлынул на щеки. – Ерунду какую-то опять говорите, ей-богу…

– Ладно, Селиверстова, дуй в свой Париж. Удачи тебе. И без хорошего мужика не возвращайся, – проговорил он насмешливо, ставя подпись-закорючку на Танином заявлении. – Жалко, конечно, но что делать… Совсем наши мужики с ума посходили – таких девок иностранцам отдают!

– Всего вам доброго, Дмитрий Алексеевич. Хороший вы человек. Спасибо вам за все.

– Да ладно, иди уж, не трави душу. И это… посмелее там будь, поняла? А не поживется если, то обратно сюда возвращайся. Я рад буду. Иди…

Таня чуть не расплакалась, выйдя из его маленького кабинета. Она вообще в эти дни только и делала, что с трудом слезы сдерживала. Очень трудно, как оказалось, отрывать от себя с годами прикипевшее. Гораздо труднее, чем кажется. Вроде радоваться ей надо – столько всего нового впереди, а она готова слезами умыться, прощаясь с приевшейся глазам больничной серостью. Без нее уже и аппарат новый в операционной опробуют, и ремонт в коридоре сделают… Надо бы сказать, чтоб не красили его снова серой краской! А то везут человека на операцию, а он перед глазами только серость сплошную видит. Нехорошо это, неправильно. Хотя какая уж теперь разница… И без нее теперь все сделают.

Провожали ее с сожалением и слова всякие хорошие говорили – и врачи, и медсестры, и санитарки. Вот странные все-таки люди, эти медики! Такие неприступные, такие очень сильно гордящиеся тем, чего другие знать не могут… Медицинская наука – она действительно специфическая, тут никто и не спорит. Она и самим-то медикам ой как не просто дается за долгие годы учебной зубрежки, с огромным трудом у них идет, бывает, это проникновение в природу человеческих болезней. А уж когда приходит – тут уж все. Тут уж – чего греха таить – вместе с этим проникновением и превосходство невольное над остальным человечеством к медику подкрадывается. Куда от него денешься-то? И в самом же деле – такие они все туповатые, больные эти… И такие робкие, беззащитные перед своей болезнью… Для них врач в это время – царь и бог. Сами его и искушают этим. Как тут превосходству песнь свою гордую не спеть? Оно, это медицинское превосходство, кажется, будто от характера человека-врача и не зависит вовсе. Ему без разницы – добрый или злой врач, хороший или плохой. Живет в нем само по себе, и все. Прилепляется с годами, как профессиональная болезнь. Правда, иногда и до курьезов доходит, особенно в последнее время. Медицина-то далеко не бесплатной стала, и так уж получилось, что многие больные, поумнев да подстраховавшись, могут некоторым врачам и фору дать в их познаниях, и термином специфическим нос утереть. И получается, что нет для врача врага злее, чем укравший его превосходство пациент. Раздражает же! Итак зарплата нищенская, а тут и последнюю радость отнимают…

Сама Таня этим превосходством не страдала ничуть. У других видела, а сама не страдала. Как-то не получалось у нее этого. Всех ей было жалко – и врачей, и больных. Но жалость свою она внутри у себя под замком держала, словами особо не демонстрировала. Не дай бог, почтут за профнепригодность. Раз не положено медику «сю-сю» над больным, значит, не положено. Можно ведь и не словами ее выразить, а исполненной от души профессиональной обязанностью…