Сразу после сотворения мира

Плетнев взял Дудникова на работу и не жалел об этом ни одного дня. Он почти ничего о нем не знал, но понимал, что тот знает о нем, Плетневе, все, и это ему всегда мешало.

Они так и оставались дружелюбно-холодны друг с другом.

Плетнев говорил, Дудников ничего не записывал, слушал молча.

Договорив, Алексей Александрович поднялся, подошел к бару и налил себе виски. Дудникову предлагать не стал.

– Надо было сразу меня вызвать, – помолчав, заявил начальник службы безопасности, и Плетнев взглянул на него.

– Да ладно тебе, что ты говоришь-то, Владимир Алексеевич.

– Говорю то, что должен сказать. – Дудников встал. – Я все сделаю и доложу. А там посмотрим.

– Посмотрим, – согласился Плетнев и отхлебнул из стакана.

Жить ему не хотелось.

Он въехал в деревню Остров с другой стороны, нарочно через Владыкину Гору, хотя крюк был приличный.

«Гак», здесь говорят.

Тридцать верст с гаком!..

Он сильно волновался, как будто после армии возвращался домой – и не знал, что там застанет, и не будут ли перемены… необратимыми!

Деревня Остров за два дня его отсутствия ни-сколько не изменилась.

По пыльной белой улице катались на велосипедах пацанята, в отдалении блеяла коза, стрекотала то ли бензопила, то ли газонокосилка.

На этот раз у Плетнева не было никакой связки ключей на перекрученной и размахрившейся капроновой ленте. Был всего один ключ, совершенно новый. И дверной замок тоже совершенно новый. Плетнев купил его в сельпо в Дорино, и Витюшка врезал перед самым его отъездом.

Плетнев загнал машину на участок, замотал ворота цепью и открыл дверь в дом.

– Привет, – сказал он негромко.

Все в этом доме принадлежало ему, только ему одному – как Элли, с которой он занимался любовью на этом самом диване!..

И когда он зашел в душную комнату с привядшим букетиком в зеленой бутыли посреди стола – он поставил его, когда готовился к свиданию, – ему показалось, что все очень правильно и, главное, просто.

Ничего не просто. Все очень сложно, и дело, которое ему предстоит, – трудное, неприятное.

Оперевшись руками о стол, он посмотрел на букетик, потом хмыкнул и стал одно за другим распахивать окна.

Вечернее солнце весело вваливалось в дом, радуясь тому, что Плетнев наконец-то его впустил, растекалось широкими треугольниками по чистому полу. Алексей Александрович прошел мимо зеркала, которое отразило, как обычно, какое-то безобразие, привычно прихлопнул на ходу темную дверцу буфета. Дверца подумала и стала медленно открываться.

Он отворил дверь на террасу, скинул мокасины и вышел на теплые доски пола.

…Я дома? Нет, не может быть. Здесь не может быть моего дома.

Нужно вытащить матрас и бросить его на качалку.

Он вытащил матрас, бросил и уселся, щурясь на солнце, которое валилось за березы. Пяткам было тепло и приятно на коротко подстриженной траве. Кто-то без него тут косил, что ли? Витюшка, наверное. Хотя у Витюшки и так забот полон рот, он же трубы ладит!..

Алексей Александрович оттолкнулся ногой, качалка заскрипела, и оказалось, что рядом с ним качается его счастье.

…Привет, сказало ему счастье. Хорошо, что ты вернулся.

…Я не вернулся, возразил Плетнев. Я приехал на побывку. Мне надо закончить дела, только и всего.

…Понятно, согласилось счастье. Жаль, что не вернулся. Если надумаешь, я здесь. Я всегда здесь, с тобой.

За забором зазвенели голоса, и послышалось бренчание велосипедов.

– Игорян, глянь, какая машина! Это чья такая?!

– Почем я знаю? Может, дядя Леша приехал?!

– Да нет, у него другая была, помнишь?

Плетнев закрыл глаза.

– Надо бабушке сказать, что приехал кто-то!..

– Да ладно, потом скажешь!

– Дядь Леш! – вдруг закричали из-за дома. – Дядь Леш, это ты приехал?!

Плетнев встал и пошел к воротам.

– Привет, ребята.

– Говорю тебе, он! Здрасти, дядь Лешь! Это ваша машина?

Плетнев приставил руку козырьком к глазам и посмотрел. Ему вдруг стало весело.

– Моя.

– Ничего себе, машинища! Я такой не видал! А как она называется?

– «Кадиллак».

– Это французская, да? А чего она такая здоровая? Как трамвайный вагон! А сколько лошадей?

– Американская, и сил в ней много, четыреста с лишним.

– Ничего себе! А можно я деда позову, чтоб посмотрел?

– Потом позовешь, – сказал Плетнев. – Вы же на речку чесали? Ну, и чешите себе! А я еще пока не уезжаю. Успеет дед посмотреть.

На той стороне улицы в распахнутых воротах показался Виталий, и Плетнев вздохнул.