Пилюли от бабьей дури

– Папа! – всхлипнула она, и все те слезы, скопленные за ночь и холодный пасмурный день, вдруг хлынули из глаз. Она опустилась к лицу покойного, прикоснулась губами к его заледеневшему телу и отпрянула в ужасе. Испуг, невольный, но вполне понятный в ее состоянии, перекосил ее лицо. Она не была готова к такому. Хотя к смерти близких подготовиться невозможно, но все же – она совсем не ожидала, что все будет вот так, ужасно, натуралистично. Замерзшее тело. Покрытые инеем решетки на соседних могилах, яма. И ее отец… Это было выше ее сил. Она отпрянула и вернулась было в толпу, но только не этого, видать, от нее ждала мать.

– И это все? – вскрикнула она. – Он за тебя жизнь отдал, а ты вот так морщишься, дрянь неблагодарная!

– Тише, тише, – успокаивали мать родственники, косо поглядывая на блудную, прекрасно одетую дочь.

Но мать «тише» даже не собиралась. И особенно после того, как Лера совершила стратегическую ошибку, сделав шаг в материну сторону.

– Мам, не надо, – прошептала Лера, стараясь сдержать рыдания, которые практически блокировали гортань.

– Не надо, мам? – взвизгнула та. – Да ты мне не дочь после этого! Ты убила моего мужа!

– Что? – вылупилась изумленная Лера.

А дальше – больше. Мать сделала шаг навстречу, размахнулась хорошенько и прямо так, не снимая вязаных серых перчаток, влепила дочери затрещину. Это была именно затрещина, а не пощечина или какая-то там оплеуха. Эти все-таки полегче будут. Затрещина была почти как удар кулаком, почти попытка нанесения телесных повреждений. Перчатка чуть-чуть смягчила силу удара, но мать, видимо, готовила эту атаку давно, копила злость и негодование, и теперь вся ее ярость, вложенная в один конкретный удар, обрушилась на Лерино лицо. Профессионал бы сказал, что удар был исполнен технично, с отдачей, брошенный вперед со всей массой пусть и хрупкого старушечьего тела, зато нацеленный и посланный в правильную точку.

– А-а! – вскрикнула Лера больше от ужаса, чем от боли, и упала, не удержавшись на ногах. Шпильки никак не придают устойчивости в бою.

– Получила? Убирайся! Знать тебя не желаю! – отчеканила давно отрепетированную речь мать. – Проклинаю!

– Успокойся, прекрати, – бросились родственники к матери. Кто-то, конечно, и к Лере подошел. Подал руку, помог встать, отряхнуться. Но сцена, конечно, была омерзительной. И, мерзко начавшись, она не менее жутко окончилась. Лера, не оглядываясь назад и не ожидая, пока мертвое тело ее отца предадут земле, убежала с кладбища, захлебываясь слезами. Ее никто не остановил, о чем многие потом сожалели.

Долгие годы после этого мать и дочь не разговаривали совершенно. За первые пять лет они не обменялись ни единым словом. Мать жила в Твери, не желая и слышать ничего о своей непутевой доченьке. А между тем доченька сделала именно то, чего так хотел ее покойный отец. В конце апреля, месяца через четыре после смерти отца, ближе к вечеру, в красивом красном плаще, с поясом, в шляпке с бантом и в дорогих туфлях, Лера появилась в общежитии второго МОЛГМИ, уже, кажется, переименованного в РГМУ. Она вошла в комнату Светланы, высокая, изменившаяся, повзрослевшая. В руках она держала сумки с какой-то едой. Большие сумки.

– Лерка? – ахнула Светка, которая (кто бы сомневался), сидела за учебниками. – Ты откуда? Это что такое ты тащишь?

– Вечно голодное студенчество, – во всю ширь улыбнулась Лера. – Это колбаса. И хлеб. И апельсины. И куча всякой всячины.

– Ты серьезно? – ахнула действительно проголодавшаяся Света.

Дальше был местечковый банкет, мылись жестяные миски, резался какой-то салатик из помидоров и огурцов, появившихся тоже, естественно, из Лериных пакетов. Света была очень, очень рада. Она улыбалась и смотрела на Леру влюбленными глазами. Лера подумала, что, пожалуй, остался только один человек на всем свете, кто не судит ее и не пытается проклясть. Из тех, по крайней мере, кто имеет для Леры какое-то значение.

– Так каким ветром? В гости? Мы тебе всегда рады, – пробубнила Света с набитым ртом. – Нам такие люди сотнями нужны.

– А знаешь, я решила вернуться, – пояснила Лера и потом некоторое время ждала, пока Света откашляется – она подавилась от неожиданности.

– Вернуться? К нам, сюда?

– Ну да. И в институт, и сюда. А что, раз уж не вышло из меня артистки, буду людей резать, как думаешь?

– Я-то хорошо думаю, – закивала Света. – У меня только теперь новая соседка. Из Вьетнама, прикинь. Тухлую селедку любит, жареную. Фу! Она сейчас на практике в клинике до завтра. Оставайся, ладно?