Муж объелся груш

– Так, вы Киселева? – озираясь и бесконечно дергая веком, переспросил он.

– Да, – коротко, по-партизански кивнула я.

– Тогда идите за мной. Квитанции принесли?

– Вот они, – я протянула ему заранее оплаченные Люськой квитанции за права.

– Хорошо. Сидите тут, вас вызовут фотографироваться. А потом еще сидите, и вас вызовут в первое окно, там выдают права. Вот вам ваша водительская карточка.

– Спасибо, – отблагодарила я на всякий случай, хоть и не понимала до конца, о чем он тут.

– Не благодарите, – отмахнулся он. – Одна просьба, только еще и ездить научитесь. А то мне же по вам потом протоколы составлять. Убийцы на дорогах.

– Хорошо, – еще тише кивнула я и дальше сидела уже в глубочайшей задумчивости, размышляя о бренности бытия и о том, что без вождения автомобиля я готова остаться хоть навсегда. С другой стороны, зачем же он, человек с полосатой палкой в руке, продает права нам, которые потом, по его словам, идут и убивают за рулем? Впрочем, не мне тут жаловаться. И потом, они сделали мне такую симпатичную фотографию на эти самые права, у меня там какой-то такой ракурс получился, который мне очень шел. Лицо получилось даже не круглое, а немного осунувшееся. И глаза голубые выглядели очень выразительно. Ну, хорошо, не очень выразительно, но все-таки лучше, чем обычно. Я долго стояла и рассматривала свой лик на карточке и в конце концов пришла к выводу, что если вот эту девушку с фотки перекрасить в блондинку, сделать попышнее волосы (если такое вообще возможно) и одеть ее в то мое красное платье, которое на меня не налезает, – она окажется очень даже ничего. То есть она будет почти такая, какой я бы хотела быть.

Глава 2

Работа не волк

Я никогда не забуду мой первый рабочий день. Наверное, он действительно кое-что значил. Это было что-то новое, пусть даже не масштабное, значительное. Но я нашла себе место сама, без папиной помощи, без папиного согласия. Я сделала что-то не потому, что мне так сказали, а потому что сама приняла решение. Это было волнующе, это было страшновато, это было ново. И в то утро, открыв глаза, я впервые за долгое время испытала то, что можно описать словами «радостно трепетала в ожидании». В ожидании чего? Чуда, конечно. Я вскочила ни свет ни заря, в шесть утра (что для меня вообще-то практически невозможно), и побежала принимать душ, пока Нинка не оккупировала его на веки вечные, как это и происходило по утрам. Я стояла под горячими струями и терлась тщательно и долго, пока не начался стук и проклятия в мой адрес. Я вышла такой румяной и свежей, окутанной ароматом зубной пасты, которой я чистила зубы минут десять, наверное, что папа, глядя на мое перевозбужденное переменами лицо, заподозрил неладное и нахмурился.

– Так не на работу, так на свидания ходят, – буркнул он.

– После двух лет замужества и почти года этого «постмодерна», – я обвела рукой помещение и кивнула на сонную Нинку, впихивающую Веньку в штаны, – любой выход в люди для меня почти свидание.

– Тоже мне – в люди, – фыркнул папа. – Крутиться между машин, мужиков. Сидела бы у нас в регистратуре, печатала двумя пальцами…

– Мечты-мечты, – хмыкнула я, ясно давая понять, что о регистратуре и тихой сонной жизни и говорить нечего.

– Имей в виду, все это только на твой страх и риск, – пригрозил он. – Обидят тебя там – я даже и слова тебе не скажу. Сама лезешь. Там же мужской мир, мужские игры.

– Давно я что-то ни во что не играла, – пожала плечами я, пробегая мимо папы то с помадой, то с расческой в руке. – Постой, я вообще никогда ни во что не играла. Всю жизнь в тихой гавани.

– Протестуешь? – вздохнул он. – Ну-ну, протестуй. Знай, за свободу приходится расплачиваться. Это тебя Москва испортила.

– Это я сама испортилась, – уверила его я и чмокнула в щеку. – Как баклажан, который долго хранили ну в совершенно неподходящих условиях.

– Баклажан, – хмыкнул он, а мама выплыла из кухни в своем любимом клубничном халате, в который можно было завернуть три мамы, и обеспокоенно посмотрела на меня.

– Ты чего накрасилась?

– Господи, мама, вы с ума посходили? Что мне, и краситься нельзя уже? – всплеснула руками я.

– Да при чем тут нельзя? Ты пока завтракать будешь – измажешь все, перекрашивать придется. Как дите, честное слово. Иди, салфетку дам.

– Мам, я не буду завтракать, – тихонько сказала я, отползая бочком к прихожей. Надо было уже и Софию одевать, так что я изобразила занятой вид и отвернулась к вешалке.