Мода на невинность

Я выходила из клиники совершенно успокоенная, но успокоенная только внешне – в глубине души я чувствовала, что боль еще живет во мне и нужен только повод, чтобы джинн вырвался наружу. То, что произошло с мамой, со мной, было ужасно, несправедливо, она не имела права умирать так рано и так долго, безнадежно мучиться перед смертью...

– С тобой все в порядке? – спросила тетя Зина – она сидела на нижней полке и штудировала какое-то методическое пособие для учителей.

– Да, – смиренно сказала я. – Немного непривычно как-то... Ведь столько времени я там провела!

– А перекусить?

– Нет, что-то не хочется...

Я совершенно не хотела пугать милую тетушку, вываливая на нее свою тоску и меланхолию, она сама, мне кажется, иногда нуждалась в опеке.

– Пойду подышу немного в тамбуре. – Я довольно неуклюже спрыгнула с верхней полки и вышла в коридор. Есть мне хотелось, но напротив, на разных полках, покачивались супруги в тренировочных костюмах, которые, в отличие от нас, ехали куда-то далеко, за Урал, – муж храпел, а у жены была такая неприятная родинка на щеке... словом, при них мне кусок в горло не полез бы.

Я встала у распахнутого окна и принялась прилежно любоваться проносящимся мимо пейзажем. Москва уже кончилась, и пестрой деревенской полосой тянулась Московская область, некоторые особо ретивые дачники уже копались на огородах... в общем, смотреть было не на что, но прохладный ветер так приятно дул в лицо, что уходить обратно в купе не хотелось.

– Который час? – спросил меня кто-то.

Я словно проснулась.

– Что? Не знаю... – Но часы были у меня на руке. – Погодите – сейчас половина третьего.

Этот «кто-то», приятный мужчина лет тридцати, продолжал смотреть на меня, улыбаясь. Тут-то я и догадалась, что вопрос о времени был только поводом. К сожалению, я не очень умею вести себя с мужчинами, не умею кокетничать и точно знаю про себя, что могу поверить любой чепухе, и оттого стараюсь не верить ничему. Все мои лав стори были исключительно неудачными, может быть, еще и потому, что я никогда и никого не любила. Впрочем, вру – мне было лет четырнадцать или пятнадцать, когда один мальчик, кстати, мой одноклассник...

– Вы далеко едете? – прервав нить моих размышлений и все так же улыбаясь, спросил мужчина. – Я бы хотел оказаться вашим попутчиком!

– Не очень, в Тишинск, – нерешительно сказала я, не зная, правильно ли поступаю, говоря ему это.

– Разрешите представиться – Игорь Евгеньевич... Ах, какая жалость – мне дальше, но мы могли бы обменяться адресами...

Он так расшаркивался, что у меня вдруг промелькнула позорная мысль, что он, возможно, улыбается не из одной только любезности, что я, наверное, ужасно выгляжу – только что из больницы, после пробежки в цигейковом тулупе – мы опаздывали на поезд... Ну да, этот человек просто хочет посмеяться надо мной! Хотя, по здравом размышлении, я чересчур склонна преувеличивать свое безобразие, недаром Ян Яныч... Головная боль надавила на затылок. Кажется, я слишком долго простояла на сквозняке.

– Так что же вы! – улыбнулся Игорь Евгеньевич. – Я бы хотел знать ваше имя! Конечно, роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет, но я бы хотел знать имя той...

– Что за глупости! – быстро перебила его я. – Знакомиться в поезде... Нет, не хочу, не скажу...

Мне стало совсем не по себе, и я рванула дверь своего купе, заметив мельком, как Игорь Евгеньевич удивленно пожимает плечами. «Веду себя как дура! – подумала я. – А впрочем, чего вы хотите от сумасшедшей?»

– Перекусим? – опять накинулась на меня тетя Зина. Мужчина на верхней полке проснулся и теперь тупо смотрел в окно. – И где ты была так долго, я уже собиралась тебя искать...

– Ах, нет, уже скоро приедем, я не хочу!..

Головная боль напомнила мне о том, что с моей стороны было довольно безрассудно отправляться в Тишинск вот так, по одному легкомысленному желанию тети Зины. Моя аптечка находилась постоянно со мной, и хотя Ян Яныч, однажды проинспектировав ее, нашел, что половина находящихся в ней лекарств являются лишними, я совершенно не представляла без них своей жизни. Но многие лекарства заканчивались, а я так и не успела пополнить их запасы. Кто знает, может быть, в Тишинске ничего этого не будет. Приступы внезапной мигрени, удушья, невралгической боли, судорог и внезапного и полного упадка сил – поистине жизнь моя на этом свете являлась подвигом...

* * *

...Тишинск я решительно не узнала и не вспомнила – может быть, потому, что в последний раз была здесь зимой. Это был обычный тихий провинциальный городок с маленькими домами и неширокими улочками, на полупустом перроне висел выцветший огромный плакат: «Тишинску – 300 лет. В новый год – с новым мэром», на плакате была изображена старинная церковь, позади которой маячил современный многоквартирный дом, а на переднем плане красовался портрет пожилого бородатого мужчины с таким энергичным и добрым выражением глаз, что он и на человека не был похож.