Огонь, мерцающий в сосуде

Я направилась в душ, поймав себя на мысли, что боюсь встретиться с Бессоновым, должно быть, по этой причине в ванной пробыла долго, собираясь с силами, прежде чем появиться в гостиной.

Он завтракал в одиночестве. Кивнул мне и сказал:

— Присоединяйся. Не хотел тебя будить… Я налила себе кофе, пробормотав:

— Доброе утро. Как ты себя чувствуешь?

— Ты имеешь в виду боевые ранения? О них я успел забыть. Горничная была слегка шокирована, увидев мою физиономию, а так полный порядок.

— Ты что, бритву дома забыл или решил отпустить бороду? — зачем-то спросила я.

— С чего-то надо начинать новую жизнь, — усмехнулся он. — Мужчина с трехдневной щетиной выглядит сексуально, одна блондинка почти убедила меня в этом.

— Это не та девица, которой ты оставил свою визитку? Или она брюнетка? — «Господи, что я несу?» — в отчаянии подумала я.

— Длительное воздержание не идет мне на пользу, — засмеялся он. — Сегодня всю ночь девки голые снились, не припомню такого со времен прыщавой юности. Мое вчерашнее геройство на тебя впечатления не произвело, придется искать радости на стороне.

— Желаю удачи, — в тот момент мои ночные мытарства показались мне идиотскими, с чего это я решила, что он способен на какие-то чувства… Ничего подобного. Да он просто смеется надо мной. Я всегда была пустым местом им и останусь.

— А тебе что снилось? — веселился он.

— Кошмары.

— Значит, тебе повезло еще меньше. Кстати, у меня есть новости.

Стыдно сказать, но, занятая своими мыслями, о деле, что должно было меня занимать, я почти забыла. Симпатий к Бессонову это обстоятельство не прибавило, взглянув хмуро, я переспросила:

— Новости? Какие?

— Дом, где мы были вчера, принадлежал некой Ядвиге Болеславской. Семь месяцев назад старушка скончалась в возрасте восьмидесяти девяти лет, проведя последнее десятилетие в интернате, нечто среднее между домом престарелых и психушкой. Сегодня утром Сергей навестил место скорби и выяснил: бабка давно съехала с катушек, состояла на учете и не реже двух раз в год оказывалась в стационаре, пока не зависла там с постоянной пропиской. Первое время ее навещала родственница, но потом решила, что в этом нет необходимости: старуха никого не узнавала.

— Она умерла семь месяцев назад? Кому же в этом случае принадлежит дом?

— Как раз сейчас Сергей это и выясняет, но кое-какие догадки имеются.

— Не испытывай моего терпения, — разозлилась я.

— Девичья фамилия Ольги — Болеславская, — сказал Бессонов. — Уверен, она и есть та самая родственница.

— Ольга? — Я растерянно таращилась на него, пытаясь оценить новость. — Она говорила, хозяина дома не могут найти… хозяина, а не хозяйку. И еще что-то о призраках, которые не дают ему покоя… Когда бабка оказалась в психушке? Я имею в виду, постоянное проживание?

— Десять лет назад, в конце апреля. Меньше чем за месяц до похищения.

— Кто жил там в это время? — заволновалась я. Бессонов развел руками.

— Выходит, что никто. Хотя, это еще предстоит проверить.

— Дом не мог пустовать. Каким образом в этом случае газеты за май месяц оказались на чердаке? — Я вскочила, прошлась по комнате, Бессонов наблюдал за мной. Остановившись рядом с креслом, в котором он сидел, я заговорила вновь: — Ты считаешь… — и замолчала.

— Давай повременим с выводами, — пожал он плечами.

Это было легче сказать, чем сделать.

— Кбгда ты уезжал… ты оставил ей деньги? — задала я вопрос.

— Немного. Чтобы хватило на первое время.

— Достаточно для того, чтобы открыть кафе?

— Вряд ли.

— Она могла откладывать деньги, пока жила с тобой, — скорее для самой себя сказала я, просто думала вслух.

— Вот это маловероятно. Она не привыкла в чем-то себе отказывать, жила на широкую ногу и искренне считала, что так будет всегда. Хотя я предупреждал: мы с ней не из тех, кто живет долго и счастливо и умирает в один день. Я думаю, мой отъезд стал для нее серьезным испытанием, прежде всего потому, что о деньгах она привыкла не беспокоиться.

— Она любила тебя, — сказала я, наверное, излишне резко. Его тон, даже то, как он сидит в кресле с видом барина, здорово задели, точно речь шла не об Ольге, а обо мне. Приступ женской солидарности, именно так он это расценил, судя по усмешке, которая тут же появилась на его физиономии.

— Да, наверное. А я — нет. И компенсировал отсутствие любви банкнотами. Скаредность не в моем характере.