Линия крови

Пули вонзились в грудь Роберта, когда он бросился между женщиной и оружием, закрывая Сейхан широким плечом. Стеной он вырос перед этим цветком. Боль казалась сущим пустяком в сравнении с утратой, которую он мог понести, если б не успел.

Тут же ворвался Грей, успевший подхватить автоматическую винтовку мертвого охранника в коридоре. Он тут же открыл огонь. Пули вонзались в спину Петры, а Пирс не снимал пальца со спускового крючка, пока магазин не опустел.

Только потом он огляделся.

— Сейхан… — И подскочил к ней.

Роберт понял, что этот мужчина любит ее, по глазам было видно.

И он когда-то тоже любил женщину. Встретил ее в Юго-Восточной Азии, будучи молодым послом. Помнил ее нежное лицо, освещенное луной в темном саду, помнил аромат лепестков вишни, вкус ее губ, мягких и нежных, словно журчание фонтана…

Но больше всего его влекли ее глаза-изумруды, всегда яркие, такие красивые и бездонные. В них светилась любовь, отражение его собственной, навсегда застыла в этой удивительной зеленой глубине.

Он провел пальцем по ее скуле, на лице отразилось восхищение; на мгновение время, казалось, повернуло вспять, но он видел, что глаза все-таки другие.

Таких, как у нее, больше…

Роберт не понимал, что упал в объятия Сейхан. Его рука вновь поднялась, осторожно прикоснулась к ее лицу, о чем раньше он и мечтать не мог.

Он почувствовал, что только здесь и только так может умереть спокойно.

На руках дочери.

Сейхан держала мужчину, ничего не понимая, давясь слезами, навернувшимися на глаза. Пули бросили его в ее объятья. Она обнимала мужчину, спасшего ее ценой своей жизни, того самого мужчину, который посадил ее в эту камеру.

Почему?

Он молча смотрел на нее, словно хотел запомнить, как она выглядит, поднял руку, чтобы коснуться ее щеки. И, что странно, она ему позволила, поняв по его глазам, что просто не имеет права ему отказать.

Грей опустился на пол рядом с ней.

Убийца была мертва.

У женщины было имя, но эти пять букв ничего в себе не несли.

В конце концов, она стала безымянным трупом.

Сейхан посмотрела на кровавое месиво, потом отвернулась и внезапно ощутила внутреннюю свободу.

Я не стану такой, как ты.

И буду от этого только сильнее.

Грей обнял ее.

— Сейхан…

Все просто. Это ее имя, которое произнес человек, придавая ему весомость, глубину, смысл и значение.

Но мгновением раньше она узнала, что у нее есть и другое имя, ранее ей неведомое. Оно слетело с губ другого мужчины, умирающего у нее на руках. Пальцы его ослабели, рука упала, он едва дышал.

— У тебя глаза твоей матери…

Дрожащие пальцы нашли ее руку; возможно, он понял, что она сейчас просто потрясена.

— Я пытался защитить тебя, спрятать… уберечь от них… — Его глаза не отрывались от ее лица. — Но после того, как забрали твою мать… мне потребовалось так много времени, чтобы тебя найти. Найдя, я не смог тебя отпустить… эгоизм… но если бы признал, тебе это грозило бы смертью. Поэтому и спрятал тебя у всех на виду, в «Гильдии», близко, но недостижимо. Я был слеп, по наивности не видел тех страданий, которые навлек на тебя, не понимал, что от тебя потребуют позже… Прости…

Сейхан не знала, как реагировать. Мыслями она перенеслась в прошлое, вспоминая тут ночь, когда, объятая ужасом, спряталась под кроватью, а мать грубо схватили и увели.

Его пальцы сжались в последний раз, пытаясь удержать ее рядом.

Сейхан широко раскрытыми глазами смотрела на него, все еще не в силах поверить, что это ее отец.

— Твоя мать… — он пытался договорить, понимая, как это важно, — сбежала… была жива после… не знаю где…

Выдохнув это, он расслабился, уже спокойно ожидая прихода смерти. Его глаза закрылись. Последние слова прозвучали отчетливо и печально:

— Ни один отец не должен терять дочь…

С этим он и отошел в мир иной.

Грей притянул к себе Сейхан, прижимая к себе так же крепко, как она прижимала отца.

А потом мир содрогнулся, словно от гнева богов.

ГЛАВА 41

4 июля, 15 часов 00 минут

по восточному поясному времени

Голубой хребет

Пейнтер парил над взорвавшимся внизу миром.

Несколькими мгновениями раньше его парашют раскрылся, превратившись в широкое матерчатое крыло над головой, рывком прекратив его свободное падение, — и тут же все плато под ним вздыбилось вверх, ему навстречу, в тяжелом гуле подземного взрыва.