Вспомнить будущее

– Уважаемый суд, приобщите показания паранормальных источников к делу, – хихикнула Варя.

– Да понимаю, понимаю я: никаких доказательств у меня нет, – досадливо произнес Алексей. – Но ощущение есть. За что она его убила.

– И за что же?

– Ни при чем здесь любовь, ревность. И деньги тоже. У Мики этой к Михаилу Юрьевичу был какой-то счет. Очень давний. И связан он – только не спрашивай, как, все равно не знаю – с роковыми датами в семье Нетребиных.

Варя Кононова

Следовало проверить версию высших сил, и Кононова сосредоточилась на днях минувших.

Существовал у нее козырь, о котором даже все видящий экстрасенс Данилов не знал. А Варвара ведала. Не случайно ведь компьютерная программа уцепилась за фамилию «Нетребин». Нет, сам покойный ювелир в базах данных конторы не упоминался. А вот его отец и дед фигурировали в прелюбопытнейшем деле.

Варя разыскала в архиве удивительную пленку.

На ней звучали два голоса. Первый, более молодой, можно было, сличая с другими имеющимися в архиве записями, с уверенностью идентифицировать как голос Юрия Нетребина (отца убитого ювелира). Второй мужской голос, более старый. Других его образцов в деле не имеется, но из контекста становилось очевидным, что он принадлежит Степану Нетребину (то есть деду Михаила Юрьевича). Пленок несколько катушек, на них день за днем расписан ход опасного – и наглого! – эксперимента. Самая интересная запись находилась где-то на середине второй из них.

Пленка номер два, запись номер два.

Первый голос, более молодой – предположительно, Юрий Нетребин, лаборант. Сегодня день экспериментов девятый. Принимается препарат «икс» в дозировке тридцать миллиграмм.

Голос второй – Степан Нетребин (?), начальник лаборатории Кошелковского химкомбината (Владимирская область). Сегодня третье ноября тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года. Время московское, двадцать два часа пятнадцать минут. Эксперимент проводится в городе Кошелкове в лаборатории местного химкомбината. Состояние здоровья перед испытанием удовлетворительное, температура тела тридцать шесть и восемь десятых, давление сто десять на семьдесят, пульс около восьмидесяти ударов в минуту. Препарат вводится внутривенно.

Голос, принадлежащий Юрию Нетребину. Как ты, папа?

Голос, вероятно, принадлежащий Степану Нетребину (в нем чувствуется улыбка). Если уж мы записываем наш эксперимент, давай обойдемся без «пап».

Юрий (тоже улыбаясь). Тогда кто вы, доктор Зорге? Как вас теперь называть?

Степан. Называй меня испытуемым.

Юрий. Хорошо, папа. То есть товарищ испытуемый. Морская свинка в должности завлаба.

Степан. Я ценю твой юмор. Но давай по делу. Прошло четыре минуты с момента введения препарата. Субъективно состояние не меняется.

Юрий. Объективно тоже. Давление сто десять на семьдесят, пульс семьдесят шесть.

Степан. О, пошло. Словно жар начинает приливать к голове. И к рукам. Постепенно улучшается самочувствие. Субъективно ощущение повысившегося тонуса. Выше становятся настроение, работоспособность.

Юрий. Объективные изменения также имеются. Давление уже сто тридцать на восемьдесят, пульс девяноста два, температура тела тридцать семь и две десятых.

Степан (с преувеличенной бодростью). Что ж, товарищи, будем ждать, какие картинки мне покажут сегодня?

Юрий (озабоченно). Хорошо бы без них обойтись.

Степан. Нет уж. Пусть будут. Я сосредоточусь на сороковом годе. И на том, кто погубил моего братика. И мою жизнь пустил под откос. Хоть какая-то будет от препарата «икс» практическая польза. Хотя бы для меня одного.

Юрий. Давление уже сто пятьдесят на девяносто. Температура тела тридцать семь и восемь. Пульс сто четыре удара в минуту.

Степан. Я чувствую внутреннюю лихорадку. Все внутри будто дрожит. Ощущение подъема и повышенного настроения сменилось внутренней неуспокоенностью, желанием, возможно, болезненным, что-то делать. Ритмичные постукивания ладонью по столу немного успокаивают лихорадочность.

Юрий. Температура тела выросла до тридцати восьми с половиной.

Кто-то из них двоих делает глубочайший вздох.

Юрий (озабоченно кричит). Папа, папа!

Степан (глухо). Все в порядке. По-моему, начинается (после паузы, в ходе которой слышится в течение нескольких минут тяжелое дыхание одного человека). Вот он, год сороковой. Люди. Прохожие. Я вижу их. Улица. Моды, платья тех времен. Старинные автобусы. Да, прошло четверть века, огромный срок. Все переменилось с тех пор. Солнечно. Я вижу Ленинград, парк и всюду монументы Сталина – беленькие, веселенькие. Как мне настроиться – на себя прежнего и на то, что со мной тогда случилось? Как увидеть – себя? (Молчание, слышится глубокое, слегка прерывистое, частое дыхание. Это длится минуты три. Наконец начинает звучать голос.) Да, вот он. Неужели он сам? Да, я узнаю его. И второго – тоже. Они разговаривают. В кабинете. На стене портрет Сталина. Один из тех, кого я вижу, одет в гимнастерку. У него две большие красные звезды на рукавах, по две звездочки в петлицах, красный околыш на фуражке. Это тогдашняя форма госбезопасности. Я знаю ее. И я помню этого человека. Он был моим следователем. Как же его фамилия? Вспомню, позже вспомню. Обязательно надо вспомнить. А вот второго, того, кто рядом с ним в кабинете, я узнаю, и очень даже хорошо. Это Заварзин Шурка, мой друг. Я учился вместе с ним в Красносаженске, потом мы встретились в Ленинграде, и я порекомендовал его к себе в лабораторию. Его арестовали вместе с нами – точнее, я думал тогда, что арестовали, а теперь уж не знаю, что мне про него думать… Тшш! Они говорят.