Ангелы-хранители

— Только не этот пес, — сказал Тревис. — Этот пес — особенный.

Он оттолкнул Кина и, подойдя к собаке, снял с нее приспособление, связывающее челюсти.

Ветеринар хотел было запротестовать, но потом передумал.

— Ладно. Пусть пока лежит так. Сейчас он, в любом случае, слишком слаб.

Все еще стараясь отрицать ужасную правду, Нора сказала:

— Но насколько это серьезно? У него были всего лишь очень слабые симптомы болезни, да и те исчезли через пару дней.

— У половины всех собак, больных чумкой, вообще не бывает никаких симптомов, — сказал ветеринар, убирая в один из шкафов пузырек с антибиотиками и бросая использованный шприц в мусорное ведро. — У других симптомы слабые, которые то появляются, то исчезают. Некоторые болеют очень тяжело, как Эйнштейн. Это может быть постепенно прогрессирующая форма болезни, а могут сначала появиться слабые симптомы, а потом... такое. Но во всем этом есть светлая сторона.

Тревис сидел на корточках рядом с Эйнштейном, чтобы тот мог видеть его, не поднимая головы и не вращая глазами, и чувствовать, что за ним ухаживают, присматривают, любят. Заслышав слова Кина о светлой стороне, Тревис с надеждой поднял на него глаза:

— Какая светлая сторона? Что вы имеете в виду?

— Зачастую течение чумки определяется состоянием пса до заражения. Наиболее тяжело болеют животные, за которыми был плохой уход и которых плохо кормили. А я вижу, что за Эйнштейном очень хорошо ухаживали.

Тревис сказал:

— Мы старались хорошо его кормить и следить затем, чтобы он был в хорошей физической форме.

— А мыли и чистили его даже слишком часто, — добавила Нора.

Улыбнувшись и в знак одобрения кивнув головой, доктор Кин сказал:

— Тогда у него есть преимущество. У нас есть самая настоящая надежда.

Нора встретилась глазами с Тревисом, но он быстро отвел взгляд и посмотрел вниз на ретривера. Вопрос, которого они так боялись, пришлось задавать ей:

— Доктор, он поправится, правда? Он не... он не умрет, ведь так?

Очевидно, Джеймс Кин знал, что его от природы хмурое лицо и потупленный взгляд не могут вселить надежду. Он тепло улыбнулся и заговорил мягким, но уверенным голосом; у него появились почти отеческие манеры, которые, может быть, и были искусственными, но казались искренними и помогали уравновешивать вечное уныние, которым наградил его Господь Бог.

Он подошел к Норе и положил руки ей на плечи:

— Дорогая, вы любите этого пса так, как если бы он был вашим сыном, да?

Она закусила губу и кивнула.

— Тогда вы должны верить. Верить в Бога, который, говорят, все видит, и доверять немного мне. Я довольно хорошо знаю свое дело и заслуживаю вашего доверия.

— Я верю, что вы хороший ветеринар, — ответила Нора.

Все еще сидя на корточках рядом с Эйнштейном, Тревис приглушенно спросил:

— Но шансы. Каковы шансы? Скажите нам прямо.

Отпустив Нору и повернувшись к Тревису, Кин сказал:

— Ну что же, выделения из глаз и носа не такие мутные, как могли бы быть. Далеко нет. На животе нет гнойников. Вы говорите, его рвало, но поноса не было?

— Нет. Только рвота, — сказал Тревис.

— Температура у него высокая, но не опасная. У него сильно текла слюна?

— Нет, — ответила Нора.

— Он не тряс головой и не делал такого жевательного движения, как если бы у него во рту был плохой привкус?

— Нет, — хором ответили Тревис и Нора.

— А вы не видели, он не бегал кругами, не падал без причины на землю? Не лежал на боку и не брыкался ногами, как будто бежит? Не бродил бесцельно по комнате, не натыкался на стены, не дергался, не было у него судорог или чего-нибудь еще в этом роде?

— Нет, нет, — сказал Тревис.

А Нора спросила:

— Боже мой, неужели все это бывает?

— Если болезнь перейдет во вторую стадию, да, — ответил Кин. — Тогда может быть затронут мозг. Возможны припадки вроде эпилептических. Энцефалит.

Тревис поднялся, неожиданно как-то странно накренившись. Шатаясь, он направился к Кину, затем, качнувшись, остановился. Лицо у него было бледное как полотно. В глазах застыл ужас.

— Затронут мозг? А если он поправится, у него будет... поврежден мозг?

Нора почувствовала, как у нее к горлу волнами подкатывает маслянистая тошнота. Она представила себе Эйнштейна после болезни; такой же разумный, как человек, достаточно разумный, чтобы вспомнить, что некогда он был особенным, и знать, что это утеряно навсегда, что сейчас ты живешь тусклой, серой жизнью, не такой полной, как прежде. От страха у нее закружилась голова, и ей пришлось прислониться к смотровому столу.