Каменный мост

– Спасибо. Выздоравливайте.

– Вот это бы не худо, а то шум в голове, понимаете, шум… Вот тут справа, как пчелиный рой, а в левом – идут поезда, гудки, вот так – бу-у… бу-уу… Спать не дает… Измучил… И так – пострадало столько людей… Через этот список.

Убийца

Список вещей в дорогу («не забыть»), список попробованных женщин, список… Человек читает или пишет список, когда собирается что-то делать или понять, это бумага для будущего. Список игроков и солдат, покупок на рынке, свадебных гостей (кого с кем посадить), дней рождения сотрудников в мае, «чего я хочу добиться в новом году» (ничего; если только получше засыпать и не трогать несовершеннолетних и верных жен, да и то недостижимо)… Список документов, полученных для работы, сведений, не подлежащих разглашению, любимых песен, посещаемых сайтов, растений и животных Тульской области, занесенных в Красную книгу… Список «что я должен сделать для убийства Уманской Н.», и мне помогут вот эти поименные ребята, и родители их пострадают за плохое воспитание… и генеральный прокурор дернется замять… – ну, допустим, это уже версия. Список «родителей одноклассников – всех, кто может помочь семикласснику-полиглоту-фантазеру захватить Кремль» – версия два. Список… оружия? гомосексуальных приятелей? Список – из-за него пострадали другие; что-то таилось в нем сильное, такое, что мальчик сунул бумагу в карман в решающий день, чтоб прочесть смертельно красивой, нежной этой, кудрявой и кривоногой посольской дочке на мосту, и она удивится (испугается, полюбит, узнает) и в Мексику не уедет… Хотя все равно не уедет – ведь он взял с собой и пистолет… Список – презираю бумаги, торчащие из карманов мертвых людей, – возможно, ему уже после выстрелов подсунули пару листочков в карман, чтобы побыстрей и без последствия для окружающих объяснилось все, чтобы поймались все, чтобы и мы через шестьдесят лет насадились губою на крюк и повелись в подсак на невидимой леске с приземлением на сковороде.

…Вот он идет (институтские преподаватели представляются костлявыми и долговязыми), маленький старичок в кепке, ползет по мосткам, уложенным на строительную грязь, несет свернутую газету. Сергей Иванович Шахурин, наркомов брат, не человек – злой город: шесть лет моих ночных штурмов, подкопов, голодомора, мортир и катапульт, и море усталой ненависти; а теперь вылез из норки и идет не озираясь, в дряхлой близорукости, видя только стены собственного мира, небольшого, как картонная хомячья коробка, где ему суждено доскрестись до последнего дня… Хоть кричи: отдай мое время! отдай мое сердце!.. Он шел как заведенный механизм: топ-топ-топ, еще издали приметив свободную лавочку, и внутри его что-то похрустывало и металлически пересыпалось, похожее на завядший букет, шуршащий по мусоропроводной глотке. И я сразу понял: пусто-пусто, лучше б мы его не нашли, остался б телефонным номером, надеждой, высоким и лобастым институтским… часовым семейных тайн, – достался б нам трупом, ничего бы, похоже, не изменилось… Хотя…

– А? Вы? Сядем давайте.

Он расстелил заготовленную газету на двоих, и мы сели лицом к Патриаршим прудам. Я засветил улыбку и затронул погодные условия, крепость внешнего вида исследуемого организма и детали окружающего ландшафта. На ландшафте наркомов брат включился:

– Я ведь активный участник борьбы против реконструкции прудов, – просипел он. – А вы читали книгу Алексея Ивановича «Крылья победы»? В музее на Поклонной горе отдельный стенд посвящен… Мундир видели? А я, – звук пропал, и он пару раз сглотнул, припоминая, где сейчас вот находится и что из себя представляет, – зашел… а витрина пустая! – Ошеломленно зыркнул на меня слезящимися бессмысленными осколками глаз. – А оказалось, говорят: ордена, мы забрали… как это, на подлинность что-то…

– На экспертизу.

Он облегченно кивнул и на волне благодарности доверчиво потянулся к моему уху:

– А вы знаете, что Алексей Иванович был в санатории Берия?

Я кивнул. Голосок его сочился, капал из-под задыхания:

– А мы ничего не знали. Все семь лет. Я носил передачи. Как-то сижу в приемной, вдруг подходит человек… Сказал: Алексей Иванович через неделю выйдет. Оказалось, Селезнев, его заместитель. Его первым выпустили. Он и сказал, что Алексей Иванович во внутренней тюрьме на Лубянке, все семь лет. А мы ничего не знали.

– Он что-то рассказывал? Про допросы? Про тюрьму? – с нажимающей отчетливостью спросил я.