Апокалипсис Томаса

Но этот вечный ребенок, черпающий мудрость из книг и собственного страдания… меня ужасала сама мысль о том, что я мог помочь ему, только положив конец его существованию. После того, что он здесь пережил, после того, что видел и слышал, он по-прежнему держался за свою чистоту, по крайней мере, в том смысле, что оставался ни в чем не повинным, бесхитростным и безобидным. Он заслуживал лучшей доли, чем вторая смерть.

Я превратился в хозяина его судьбы. Мог дать ему жизнь, надежду и счастье. Но я не наделен такой божественной властью, я всего лишь странствующий чистильщик, иду, куда должен, очищая одно место или другое, а потом направляюсь к следующему разливу зла.

Услышав, что он может умереть, шагнув за ворота Роузленда, я поначалу не знал, что и сказать. Смог только обнять его и крепко прижать к себе. Наверное, поступил правильно, потому что он тоже обнял меня, и какие-то мгновения мы черпали силы друг у друга, стоя в тоннеле под Роузлендом, тогда как поркеры бродили по другим тоннелям и залитому солнечными лучами миру наверху, кормясь человеческой плотью с тем же аппетитом, с каким минотавр пожирал попадавших в его лабиринт под Критом.

— Я хочу, чтобы ты повидался с одним человеком, — сказал я, когда мы направились к развилке, о которой говорила Виктория.

Он покачал головой.

— Я хочу отправиться в прошлое, чтобы вновь остался один Тимоти — не два, только один, жизнь которого оборвалась в 1925 году.

— Может, это неплохой вариант, — признал я. — Но часто то, что мы хотим, не самое лучшее. Я говорю о моей подруге, которая сейчас в гостевой башне. Она очень милая женщина. Я хочу выслушать ее мнение, прежде чем мы решим, что делать дальше.

— Кто она?

— Я бы отдал все, что угодно, чтобы получить ответ на этот вопрос, Тим.

Когда глубоко под ухоженными лужайками Роузленда облицованный медью коридор разделился на два, мы повернули направо, к гостевой башне.

Я настолько зациклился на откровении Тимоти насчет того, что он не сможет существовать за стенами поместья, что только теперь осознал важность другой его фразы. Процитировал мальчика:

— Преследуемая временем.

— Я умер в прошлом. И, умерев там, не принадлежу настоящему. Однако я жив. Мой разум и во времени, и вне его. Возможно. Поэтому… я вижу то, что только должно случиться.

— Будущее?

— Полагаю, что да.

— Когда я в первый раз пришел в твою комнату, ты сидел на большом стуле. Глаза у тебя закатились под верхние веки. Ты был в трансе?

— Я могу входить в него, когда захочу. Но иногда такое случается, когда я этого не хочу.

— Ты говорил что-то насчет лиц, тающих на черепах, которые превращаются в сажу, уносимую ветром… Ты хочешь сказать, увиденное тобой когда-нибудь случится?

— Вспышки ярко-белого света, превращающие все в сажу и пыль.

— Школьницы в форме и гольфах. Одежда их в огне, и их волосы тоже, а когда они пытаются закричать, пламя вырывается из ртов. Ты видел… войну?

— Я видел много чего. Не знаю, что может случиться, а что действительно случится.

После паузы я спросил:

— Ты видел что-то хорошее, будущее, в котором тебе хотелось бы жить?

— Не так, чтобы часто.

— Если будущее не определено… почему уроды продолжают появляться здесь долгие годы? Почему другое, альтернативное будущее никогда не проявляет себя в Роузленде?

— Может, потому, что в большинстве возможных будущих, в восьмидесяти или девяноста процентах, уроды созданы, и мир разрушен войной.

— Но этот вариант не является неизбежным?

— Нет. Мы видели, как от одного полного прилива к другому что-то менялось.

— Например?

— Например, раньше не было этих гигантских летучих мышей.

— Это изменение к худшему.

— Да, но если что-то может меняться к худшему, то точно так же могут быть изменения к лучшему.

Остаток пути мы прошли в молчании.

Тоннель закончился крутой спиральной лестницей из нержавеющей стали. Я первым поднялся футов на пятьдесят. На верхней ступени понял, увидев медный купол в сорока футах над головой, что мы на третьем этаже гостевой башни.

Все большое помещение, даже пол, облицевали сверкающей медью. Медь инкрустировали сложным рисунком из серебряных дисков, каждый с символом вечности.

Хроноскаф, конечно же, поражал воображение, но самым удивительным я нашел другое. Сразу почувствовал, какой необычный здесь свет. Не слишком тусклый и не слишком яркий, он окутывал нас, как золотистое сияние, отчасти похожее на то, которое дают свечи, но без мерцания. Свет этот придавал помещению особую теплоту, создавая ощущение, что все здесь давно знакомо, хотя, конечно, я попал сюда впервые. Мне потребовалась чуть ли ни минута, чтобы осознать, в чем странность этого света: его источник отсутствовал. Ни напольных ламп, ни бра, ни люстры под потолком. От стены до стены, от пола до потолка все помещение освещалось ровным светом, ни одна его часть не выделялась ни яркостью, ни тусклостью. Создавалось ощущение, что свет такая же составная часть пространства, как воздух. Иначе описать этот феномен я не могу.