Дьявольское семя

* * *

В начале седьмого вечера во вторник в кабинете детектива Эрни Ховела раздался телефонный звонок.

Кабинет Ховела находился на втором этаже главного управления полиции. Это была небольшая комнатка с минимумом мебели.

Эрни взял трубку. Звонили из экспертного отдела.

— По делу Пулхэма? — спросил он еще до того, как на другом конце смогли что?либо сказать. — Если нет, передайте информацию кому?нибудь другому. Я занимаюсь только Пулхэмом, и, пока не разберусь, ничем другим.

— Вам это понадобится, — ответил эксперт. Кажется, говорил тот самый, желтолицый, узкоплечий и лысоватый, которого детектив Ховел так и не смог переубедить накануне вечером. — Мы получили ответ из Вашингтона по отпечаткам пальцев. Только что пришел по телетайпу.

— Ну и?

— Безрезультатно. В картотеке отсутствует.

Ховел навис над своим огромным столом, отчего тот сразу стал казаться меньше. Одной рукой он что есть силы сжал телефонную трубку, другая смяла в кулаке стопку бумаги. Суставы пальцев побелели и заострились.

— Отсутствует?

— Я говорил вам, что это вполне возможно, — заявил эксперт, явно довольный разочарованием Ховела. — С каждой минутой дело все больше и больше становится похоже на психическое.

— Это политическое дело, — настаивал Ховел, сжимая и разжимая кулак, — продуманное, заранее спланированное убийство полицейского.

— Не согласен.

— У вас есть доказательства? — гневно спросил Ховел.

— Нет, — признался эксперт. — Мы все еще пытаемся найти автомобиль, но, похоже, это безнадежно. Мы взяли пробы с каждой трещины и царапины. Но кто знает, были ли они оставлены машиной убийцы? И если какие?то из них — да, то какие?

— Вы осмотрели кузов? — спросил Ховел.

— Разумеется, — ответил эксперт, — нашли несколько волосков, обрезки ногтей. Массу грязи разного происхождения. Травинки. Остатки пищи. Большинство найденного материала не имеет никакого отношения к убийце. А то, что может иметь, — волосы, пара оборванных нитей на дверной ручке, — мы все равно не можем использовать, пока у нас нет конкретного подозреваемого, к которому можно будет приложить все это.

— Да уж, это дело не решить в лаборатории, — согласился Ховел.

— Какие у вас еще версии?

— Восстанавливаем картину дня, смену Пулхэма. Начинаем с того момента, когда он вывел из гаража свою полицейскую машину.

— Что?нибудь прояснилось?

— Еще очень многие моменты нужно учесть, переговорить с массой людей, — сказал Ховел, — но мы обязательно что?нибудь выясним.

— Мы имеем дело с психом, — вновь уверенно заявил эксперт.

— Ошибаетесь.

И Ховел повесил трубку.

Двадцать лет назад Эрни Ховел стал полицейским. Это произошло потому, что он с детства знал: детектив — не просто работа, а профессия. Она в конце концов приводит мужчину к почету и уважению. Да, это тяжелый труд, требующий долгих, бесконечных часов упорных усилий за более чем умеренную плату. Однако это занятие давало возможность приносить пользу окружающим. А «дополнительные льготы» полицейского — благодарность соседей и восхищение собственных детей — были гораздо более важны, чем зарплата. По крайней мере, так было раньше…

«Теперь же, — размышлял Ховел, — полицейский — не более чем мишень. Он мешает всем: черным, либералам, пацифистам, феминисткам, — все эти сумасшедшие фанатики млеют от счастья, делая из полицейских дураков. Сегодня на копа смотрят как на шута, фигляра, и это в лучшем случае. В худшем его называют фашистом, и нет большего удовольствия для всех этих играющих в революцию людишек, чем приговорить полицейского к смерти…»

И все это началось в 1963-м, с Кеннеди и Далласа. И все стало гораздо, гораздо хуже с началом войны. Ховел прекрасно понимал это, хотя и не мог уяснить себе, почему политические убийства и войны так круто меняют людей. В истории Америки были и другие убийства по политическим мотивам, но они не оказывали столь глубокого влияния на нацию. И были другие войны, которые только лишь укрепили ей нервы и характер. И Ховел не мог объяснить, почему это так, если только не признать тот факт, что коммунисты и другие «революционеры», будоража общество, ищут себе оправдание. Ховел был уверен, что прав.

Он подумал о Пулхэме — новой жертве перемен. При этом его кулаки непроизвольно сжались. Это дело политическое. Рано или поздно, но они схватят тех ублюдков.