Ледяная тюрьма

Когда наконец корабль выправил свое положение, Жуков прокричал:

— Уж лучше на глубине в двести тридцать метров!

— Ага! Вы поняли? — прокричал в ответ Горов. — На вас не угодишь! Там вам было плохо, и тут тоже.

— Да я не жалуюсь. И больше про это ни слова не скажу.

Теперь айсберг никак не защищал «Илью Погодина», как тогда, когда лодка дрейфовала в тени подветренного фланга ледяного корабля. Набравший полную силу шторм накидывался на гору с ее «кормы», а оба длинных фланга айсберга безжалостно мучили жестокие ветры. Лодка была открыта всем волнам и шквалам и то подскакивала, то тяжко падала, то накренялась, то опускалась, а то и металась из стороны в сторону — словно живое существо в предсмертных судорогах. Иные гигантские волны ударяли в корпус корабля со штирборта, ревя, взбирались на крыло, а потом Ниагарским водопадом перекатывались через всю площадку, взметая в небо фонтаны воды, вновь и вновь омывающие и без того чистый мостик. Правда, какая-то стабильность обстановки все-таки наличествовала: большую часть времени лодка тяжело кренилась на штирборт, съезжая с острога огромной шапки из смерзшегося снега. Создавалось впечатление, что все на мостике надели металлические смирительные рубашки — на самом деле это был толстый слой наледи на одежде.

Те участки кожи на лице, которые не были прикрыты ни очками, ни защищены капюшоном, были у Горова густо намазаны ланолином. Хотя на его посту лютый ветер и не бил прямо в лицо, все же и нос, и щеки были жестоко искусаны злобным холодным воздухом.

Нижняя половина лица у Эмиля Жукова была обмотана шарфом, но все его старания укрыться от мороза ничуть не помогали. Назначенный ему пост требовал от него пристально вглядываться в шторм, так что без какой бы то ни было защиты обойтись было нельзя, тем более что лицо жалили острые ледяные стерженьки — их были миллионы и миллионы, и эти острые иголки вонзались в кожу со скоростью сорока пяти метров в секунду; по крайней мере, такой казалась скорость ветра. Жуков то и дело перегибал и сминал шарф в ладонях, чтобы потрескался и осыпался слой наледи, но лед, едва-едва покинув ткань, торопился вновь нарасти и забить и нос, и рот первого помощника. Тем не менее он стойко продолжал наблюдение за порученной его бдительности третью горизонта. Жалкий, несчастный, но стоически выносящий невыносимое.

Горов опустил свой ночной бинокль, чтобы обернуться и поглядеть вверх, на крыло лодки, где возле мостика возились двое моряков. Работали они в скудном свете красной лампочки на мостике, к которому присоединялось свечение переносной дуговой лампы. Выглядели они поэтому сказочно и немного пугающе, а уж изгибающиеся и пляшущие тени моряков вообще походили на демонов или мелких, но старательных бесов, трудолюбиво и прилежно возящихся с каким-то мрачным механизмом, входящим в систему машинерии Ада.

Один из этой пары моряков стоял наверху крыла, заклинив себя между двумя перископами и мачтой радиолокатора, что само по себе уже было опаснее попытки удалого ковбоя оседлать необъезженного мустанга на родео в Техасе, пусть даже у моряка и была страховка: канат, соединенный с мачтой антенны дальней связи, обвивал его талию. И все равно, капитан Горов как-то не припоминал более чудного зрелища, чем этот моряк. На него было напялено столько водонепроницаемых одежек, что он еле-еле мог двигаться, и тем не менее он осмелился принять столь опасное положение, которое, в свою очередь, как раз и требовало всевозможной защиты, включая те самые сковывающие движения одежды. Зато они не давали ему замерзнуть до смерти. Моряк как бы служил живым громоотводом, потому что именно на него обрушивался ураганный шквал. Его не щадила нескончаемо сыплющаяся, как из рога изобилия, мокрая снежная крупа, поливали фонтаны морской воды, то и дело взмывающие над палубой. Его ледовые доспехи отличались чрезвычайной толщиной, и в этой толстой наледи незаметно было ни трещин, ни прорех. Правда, тот лед, что окружал его шею, плечи, локти, запястья, бедра и колени, покрывали хорошо заметные разломы и трещины, но даже на этих подвижных местах тела и на суставах из-под блистающего из-за обледенелости его штормового костюма не выступала ткань или кожа. Иначе говоря, этот бедный черт с ног до головы сверкал, блистал, сиял. Чем-то, подумал Горов, этот несчастный его подчиненный был похож на шоколадного Деда Мороза или скорее на вылепленного из теста и облитого сладкой глазурью человечка, — такими печеньями иногда угощали московских детей, особенно на Новый год.