Вам возвращаю Ваш портрет

Радость мою невозможно описать никакими словами. Я снимал очень скромную однокомнатную квартиру. Дочка Ульяна спала на диване, мы с женой ютились на полу, довольствовались матрацем. Икону ставили на ночь возле себя, так же на полу, запаливали лампаду и упивались ее неземной красотой. Мы прожили в Киеве с этой иконой не менее трех лет, она сделалась неотъемлемой частью нашего существования, фактически полноценным членом семьи, а быть может — ее главою.

Судьба, как это иногда бывает, заложила очередной вираж и я, по необходимости, возвратился обратно в Луганск. За время отсутствия, а это более пяти лет, прямо около моего дома поставили Казанскую церковь, на месте небольшого сквера, где до войны стоял храм Божий и приглянулся большевикам на предмет «шарахнуть динамитом». Мера цинизма при этом достигла революционного апогея — советские чертяки покуражились вволю. Прямо на месте бывшего алтаря поставили скульптуру горниста, алебастрового краснопузого мальца при пионерском галстуке и дудке в гордо оттопыренной руке. Скажу по—совести: и мальчика мне жаль, позже с ним расправятся так же беспощадно, как в свое время разобрались с храмом. Знаменательно, что к вновь открывшейся церкви Казанской Божией Матери приписалось луганское донское казачество. Таким образом, икона явление Пресвятой Богородицы в Августовских лесах оказалась в двух шагах от своего исконного храма, где ей должно находиться по чину и положению.

В Казанской церкви правил службу знакомый священник отец Николай, человек в высшей степени достойный, и я поделился с ним радостью обладания имеющейся у меня святыни. Батюшка изъявил желание взглянуть на Богородицу. Я дал согласие, и он явился с парой казаков на свидание с донской Заступницей. Войдя в дом, гости обомлели, почтенного возраста казаки, при портупеях и лампасах, грохнулись на колени и возликовали, как малые дети, батюшка в восторге уронил слезу. После этого визита моя жизнь утратила покой. Казаки принялись «доставать» со всех сторон, любыми путями вознамерились заполучить святыню — просили, увещевали, сулили деньги, грозили судом Божьим и так далее. Я, разумеется, и сам понимал, что подобное духовное сокровище не может и не должно принадлежать одному человеку, но расстаться с Покровом было выше моих сил. Надо хорошо представлять, какое это счастье, какая радость и утешение — видеть перед собой каждую минуту священный образ высочайшего духовного достоинства.

Между тем обстоятельства складывались таким образом, что мне предстояло уезжать обратно в Киев. Увозить явление Богородицы из—под стен казачьего храма представлялось делом сомнительным, что—то внутренне подсказывало о недопустимости подобного шага, и я принял сложное для себя решение — расстаться с Покровом. За день до отъезда пришел к отцу Николаю и сообщил о своем намерении передать образ в храм. Батюшка ответил, что с великой радостью примет подношение, вот только хорошо бы устроить крестный ход, вынести икону из моего дома с певчими, со всем церковным церемониалом. Я же был непреклонен — икону следует брать сейчас же и без всякой помпы. Священник прихватил с собой бархатную скатерку, и мы отправились за Богородицей. Было делом одной секунды снять со стены образ, завернуть в скатерку, и, я даже глазом не успел сморгнуть, как батюшка был таков.

Когда я затворил за отцом Николаем дверь и вошел в свою комнату, где в святом углу, среди домашних икон зияло огромное пустое место, передо мною померк свет Божий. Потеря оказалась настолько кричащей и невосполнимой, что в эту минуту я возненавидел себя, отца Николая, казаков, богомольных старух, одним словом всех, кто имел отношение к Казанской церкви. Чего только не передумал в отчаянии. Когда домой пришла жена и обнаружила утрату, она молча посмотрела на меня, как смотрят на мерзавцев, подлецов или идиотов. Ночь я, конечно, не спал, маялся, как в судный день.

Утром, перед дальней дорогой, мы с женой поплелись в церковь, чтобы напоследок взглянуть на бывшую нашу икону. Шли, надо полагать, ровно, как на Голгофу. Что вам сказать, я увидел Покров Пресвятой Богородицы и не поверил своим глазам. Воистину произошло чудотворное преображение. Богородица лучилась неописуемо живым светом, торжествовала всем своим божественным естеством. Казалось, переночевав в церкви, осуществилась самая заветная ее мечта. Господи, сказал я себе, ну кем же надо быть, чтобы не видеть и не понимать, что это наверняка один из самых благостных дней в моей жизни. И как же можно было жалеть и сокрушаться, что моя любимая икона перестала, наконец, скитаться по свету и оказалась в единственно благоприятном для себя окружении.