Вам возвращаю Ваш портрет

Никогда еще беседа с Всевышним не оканчивалась для комдива так не договорено и так неожиданно. Пусть прямо Он никакой обиды не высказал, но осталось довольно тягостное ощущение, что порядком расстроился. Да и Василия Ивановича можно понять, совмещать свои отношения одновременно с Создателем и с тем же, например, комиссаром, или просто с рядовыми однополчанами, оказывалось крайне неловко. Был Отче наш весь какой—то из себя ну совсем старомодный, Его представления о жизни безнадежно отстали от стремительно ушедшего вперед человечества и зачастую выглядели довольно абсурдно. Эти представлениятрудно совмещались с непреложной житейской реальностью, их прямолинейная простота, часто вступала в конфликт со сложным нынешним мироустройством. Может быть Создатель не все понимает, а может, что вернее всего, дурака нахлобучивает и мы оказываемся заложниками каких—то тайных, пока еще неизвестных для нас стратегических Его замыслов.

Оставшись один на один с веселой перспективой провести идиотский вечер в окружении воскресшего царя и не менее знаменитого бомбометателя, Василий Иванович порядком взгрустнул. Тоже ведь какая—то несусветная дикость, кому нужны эти очные ставки, бесполезные объяснения и поиски виновных, когда события давно уже позади, и все одно ничего не изменишь. Однако отступать, как ни ряди, было некуда. Создатель своих решений никогда не меняет и в этой части надеяться на чудо не приходится. Гости обязательно заявятся, и что из этого должно получиться, Чапаев, при всей своей проницательности, не знал. Все вместе никак не прибавляло ему оптимизма.

«Дернул же меня черт ввязаться в эту дурацкую историю с Петькиным кольцом, — опять в сердцах засокрушался комдив, — уж лучше бы я не прикасался к нему и ничего не знал о его существовании. И все эта сволочь, Кашкет, с него начались неприятности, отправлю в окопы, подлеца, обязательно. Не стукани он про подвиги ординарца, не было бы никаких гостей и разборок. Верно говорил Создатель, что любая подлость обязательно влечет за собой вереницу новых проблем и нескончаемых головных болей».

Комдив с раздражением посмотрел на мизинец и к великому удивлению своему, кольца на пальце не обнаружил. Василий Иванович даже замотал головой, как свирепеющий бык, или как будто одолел полкружки матерого самогонища. Он жутковато огляделся кругом, перешарил глазами песок вблизи ольховой коряги, но и там не обнаружил пропажи. Хотя голову мог дать на отсечение, не чью—либо — свою, что буквально секунду назад, перстенек блистал на его мизинце.

«Этого мне только не доставало», — с места, без стартера, справедливым негодованием начал заводиться комдив, чуткой задницей разумея, чьими заботливыми руками совершилось это шкодливое мероприятие.

Он тут же решительно полез в карман галифе за мобильником. И надо же такому случиться, телефон на опережение, как бы в насмешку, нагло заиграл ненавистный уже «Интернационал».

— У аппарата, слушаю Вас, Отче наш, — как ни в чем не бывало, бойко отрапортовал Чапай и насторожился в ожидании очередного сюрприза.

По такому раскладу смешно было рассчитывать на чтонибудь благополучное. Однако, на всякий случай, стал краем глаза наблюдать за мизинцем, со слабой надеждой, что сейчас как—нибудь незаметно злополучный трофей возвернуться на законное место.

— Про кольцо, Василий, забудь, — без всяких предисловий сообщил, как отрезал, звонивший. — Ты же сам пожелал разобраться по совести. Рассуди, положа руку на сердце, ведь это единственное, что у них от земной жизни осталось. Нельзя отбирать у людей последнюю память, у вас даже последний табачок принимать не положено. К тому же, как ты сам справедливо однажды заметил, любое преступление влечет за собой неизбежное наказание. Давай ограничимся недавно расстрелянным комиссаром, для чего пополнять этот скорбный список. Так что призываю тебя к милосердию и великодушию, и тогда ты узнаешь, что иная потерянная вещь, становится дороже любого приобретения. Постарайся не злобиться и не тревожь меня по пустякам.

На этом Создатель категорически вырубил мобильную связь.

Василий Иванович без привычного энтузиазма ретировался с ольховой коряги, постоял какое—то время в нерешительности на прибрежном песке, полон горячего желания вышвырнуть в озеро ненавистную телефонную трубку, но совладал с собой и тяжелым ходом направился к давно уже поджидавшим у командирского шалаша однополчанам. С неохотой взбираясь по береговому откосу, он невольно вспомнил воздушное кружение легкости, с которым совсем недавно спускался к озеру, и в который раз убедился, что жизнь весьма капризная девка и не всякое легко и благодушно начавшееся дело предполагает удачный исход.