Вам возвращаю Ваш портрет

— А расскажи нам студент, чисто по дружбе, дело ведь прошлое, сильно обрадовался, когда узнал, что большевики царскую семью порешили? Небось, целую неделю от восторга не просыхал, всю зарплату в трактире спустил. Я бы на твоем месте поступил точно так же.

— Что Вы такое выдумываете, товарищ Чаплыгин, — запротестовал порядком заскучавший брательник вождя, — чему можно радоваться? Ведь там, в Ипатьевском подвальчике, злодеяние великое было совершено. Говорю об этом со знанием дела, с полной ответственностью. Подбор бриллиантов у дамочек был красоты несказанной, под стать российской короне. Все это чертыхнулось неизвестно куда, как ветром развеяло. За такие сокровища при хозяйском подходе можно было в Америке бомбочки изумительные заказать. Карету шестериком вместе с кобылами без труда на шпиль Петропавловской крепости занести. Я так мыслю, что из—за бриллиантов все семейство и шлепнули. Что поделаешь, жадность не одного фраера по жизни сгубила.

— А я ведь молюсь за него, негодяя, — возмутился растерявшийся Царь Николай, — ходатайствую о прощении божьем.

— Вы бы за себя не ленились молиться, Николай Александрович, — легко парировал студент, — не забывайте, что воля Господня, как и гнев, как и милость его — нам неведомы. Луна незаметно потерялась в размерах, и свечение ее сделалось не таким тревожным, не таким магнетическим. Уже краем своим она коснулась верхушек деревьев, готовая до срока провалиться в черноту леса. Гости заметно заволновались, начали в нетерпении прощаться. Император всея малая, белая и так далее Руси обратился персонально к Чапаеву:

— Благодарю Вас за радушный прием. Раки за столом и впрямь были необыкновенно хороши. Оставляем Вас с надеждой, что все лучшее еще впереди.

Царь достал из верхнего кармана штопаной во многих местах гимнастерки золотой перстенек, тот самый, который предназначался в качестве свадебного подарка для пулеметчицы и, прямо глядя комдиву в глаза, вручил со словами:

— Девочкам моим он все равно там не нужен, передайте, кому сочтете необходимым.

И взяв под руку, потерявшего ко всему интерес Александра, не оглядываясь, торопливо направился в таинственный лес.

ЧАСТЬ 2

Глава первая

Всякие времена переживала легендарная чапаевская дивизия, были в ее роскошной биографии блистательные победы, были и суровые дни тяжелых испытаний. Чего стоили одни только прощания с погибшими боевыми товарищами, когда казалось, что нет никаких человеческих сил становиться с винтовкой в строй и продолжать священное пролетарское дело. Но горе, которое накрыло чапаевцев в эту годину печали, нельзя выразить никакими словами, невозможно испить никакими страданиями. Отошел в мир иной, сказать по совести, сделав вид, что отправился на тот свет, самый пламенный герой революции, незабвенный Владимир Ульянов. В это невозможно без пол литры поверить, но очень скоро к удивлению всех обнаружится, что ничего личного в мире ином Владимир Ильич не забыл и покидать нас вовсе не собирается.

В Разливе пятый день кряду, без пробуда, без просыха Василий Иванович вместе с затянутым в кожаный френч комиссаром, заливал неподъемное горе единственно спасительной для русской души благодатью, никогда и никого еще не подводившим утешительным средством. Кашкет давно уже безжалостно опустошил все самогоноварильные точки, обшарил самые дальние закутки, где не брезговали сдабривать ядреное зелье паленым табаком, а иногда и куриным пометом. Выпито было все и денщик не имел даже малейшего представления куда отправляться, если комдив, оклемавшись, потребует водки. Самогонки в дивизии не осталось ни капли, хоть шаром, хоть тачанкой «вдоль по Питерской» прокати. Однако потенциальные силы между самогонным могуществом и телесным здоровьем Чапая оказались неравными. Врубившись очередной раз за страдальным, уставленным пустыми бутылками и надкусанными огурцами, пеньком, Василий Иванович сквозь шум головного прибоя неожиданно сообразил, что если срочно не остановиться, не осадить лихого коня, появится хорошая перспектива отправиться следом за Владимиром Ильичом, и скорее всего без фараоновских почестей. Ценой героических усилий он сумел разомкнуть оплывшие, словно губы у покусанной шмелями лошади, веки и увидел прямо под носом красно—черную траурную повязку на кожаном рукаве безутешного товарища Фурманова. Комдив ткнулся носом в эту трагических раскрасок тряпочку и далеко не командирским голосом просипел: