История Лизи

Поначалу их двое или трое, но издаваемые ими звуки ужасают Лизи, как никакие другие. По её разумению, кричат хохотуны совсем не как гиены, это крики людей, безумцев, запертых в самых глубоких подземельях какого-нибудь сумасшедшего дома XIX века. Она хватает Скотта за руку, её ногти впиваются в его кожу, и говорит ему (едва может узнать собственный голос), что хочет вернуться назад, что он должен перенести её обратно прямо сейчас.

Издалека доносится едва слышный звон колокольчика.

— Да, — отвечает он и бросает доску в траву. Над ними тёмный поток воздуха шевелит кроны деревьев «нежное сердце», заставляя их вздыхать и выделять аромат более сильный, чем запах люпинов, окутывающий, прямо-таки облепляющий. — С наступлением темноты место это небезопасное. Пруд безопасен, и скамья… скамьи… может, даже кладбище, но…

Новые хохотуны присоединяются к первым. Какие-то мгновения — и их уже десятки. У некоторых лающий смех вдруг срывается на дикий вскрик, и Лизи сама едва сдерживает крики ужаса. Они спускаются обратно, навстречу утробным звукам, иногда напоминающим чавканье грязи.

— Скотт, что это за существа? — шепчет она. Высоко над его плечом луна напоминает раздувшийся воздушный шар. — Судя по крикам, они вовсе не животные.

— Я не знаю. Они бегают на четырёх лапах, но никогда… не важно. Я никогда не видел их вблизи. Ни я, ни Пол.

— Иногда они что, Скотт?

— Встают. Как люди. Оглядываются. Ерунда это. А что не ерунда, так это наше возвращение. Ты хочешь вернуться прямо сейчас; так?

— Да!

— Тогда закрой глаза и мысленно представь себе наш номер в «Оленьих рогах». Постарайся как можно чётче визуализировать его. Мне это поможет. Послужит нам толчком.

Она закрывает глаза — и на короткую жуткую секунду ничего не может увидеть. Затем из мрака выплывают комод и столики по обе стороны кровати, подсвечиваемые луной, когда той удаётся прорваться сквозь облака, обои (переплетённые розы), металлические ножки кровати, забавный скрип пружин, раздающийся всякий раз, когда кто-то из них шевелится. Внезапно эти ужасные звуки, издаваемые существами, которые смеются в (Лесу Волшебном Лесу) окутанных тьмой деревьях, становятся тише. И запахи слабеют, а потому какую-то её часть охватывает грусть (они покидают это место), но главным образом Лизи испытывает облегчение. Телом (разумеется), разумом (по большей части), но прежде всего душой, её бессмертной долбаной душой: люди вроде Скотта Лэндона могут отправляться на прогулку в такие места, как Мальчишечья луна, но странность и красота созданы не для обычных людей вроде неё, если сталкиваешься с ними не на страницах книги или в безопасной темноте кинотеатра.

«И увидела-то я лишь самую малость», — думает она.

— Хорошо, — говорит ей Скотт, и она слышит в его голосе облегчение, удивление и радость. — Лизи, ты чемпионка «в этом». — Вот как он заканчивает фразу, но ещё раньше, прежде чем он отпускает её, Лизи знает…

5

— Я знала, что мы дома, — закончила она и открыла глаза. Воспоминания были столь яркими, что на мгновение она ожидала увидеть подсвеченную луной спальню в ныо-хэмпшироком отеле, где они провели две ночи подряд двадцатью семью годами раньше. Серебряную лопату она сжимала так крепко, что ей пришлось усилием воли заставлять пальцы разжиматься один за другим. А потом она приложила «усладу», вязаный квадрат (залитый кровью, но успокаивающий), обратно к груди.

И что потом? Ты собираешься сказать мне, что было после этого? После всего этого вы оба перевернулись на другой бок и заснули?

Именно так, кстати, всё и было. Она уже настроилась забыть увиденное, а Скотт стремился к этому даже больше, чем она Ему потребовалось собрать всю волю в кулак, чтобы вспомнить прошлое, и удивляться этому не приходилось. Но той ночью она задала ему ещё один вопрос, она это помнила, и едва не задала другой на следующий день, когда они ехали обратно в Мэн, прежде чем поняла, что необходимости в этих вопросах нет. Первый, заданный, вопрос касался сказанного им аккурат перед тем, как подали голос хохотуны, напрочь отбив у неё всякое любопытство. Она хотела знать, что означали его слова: «…когда мог приходить сюда сам». Речь, понятное дело, шла о Поле.

На лице Скотта отразилось удивление.

— Я уже столько лет не думал об этом, — ответил он, — но да, Пол мог. Это давалось ему с трудом, так же как мне с трудом давался бейсбол. Поэтому по большей части всё делал я, и, думаю, со временем он полностью утратил этот дар.