Вечные сны о любви

    — Так-так, — пробормотала она. — Я отсюда ухожу.

    Прежде чем она успела повернуться, в глубине магазина отодвинулась штора и вышла полная темноглазая женщина. На ней был великолепно сшитый костюм из черной камвольный ткани и целая охапка тонких золотых браслетов, которые нежно позвякивали при движении.

    — Bon giorno, signorina.

    Клэр ответила на своем ломаном итальянском, и лицо женщины изменилось.

    — А, добрый день, синьорина. Я вас приняла… за кого-то другого. Вы из Америки?

    — Да, только что приехала в Венецию.

    — Мы польщены. Вам что-нибудь показать?

    Клэр колебалась, чувствуя себя глупо. Ожерелье не могло быть тем же самым.

    Но оно было тем самым. Она знала это с того самого момента, как увидела его, разложенное на квадрате черного бархата. Не хватало лишь кулона. Клэр увидела кусочек золота, с которого он когда-то свисал.

    — Тут раньше был кулон.

    Владелица магазина была поражена.

    — Да, синьорина. Он у меня здесь.

    Наклонившись к витрине, она достала маленький футляр. Однако когда она выпрямилась и открыла крышку, это оказался всего лишь кусочек гранулированного золота в форме сердца.

    — Не хватает рубина, — разочарованно сказала Клэр.

    — Это мог быть и другой камень, — ответила женщина, улыбаясь. — Или даже кусочек венецианского стекла.

    — Нет. — Клэр была уверена. — Это был рубин. Quando? Как только это слово слетело у нее с губ, она поняла, что сказала не то. Это означало «когда», а не «сколько».

    — Э-э… Quant-u, per favore?

    Женщина назвала сумму, которая показалась Клэр удивительно низкой. Быстрая сделка, и ожерелье было у нее. Она прикоснулась пальцем к кулону.

    Тот был прохладным, но тепло пронзило руку Клэр, разорвавшись на маленькие золотые искорки. Ощущение было таким острым, таким пронзительным, что она отдернула палец, почти уверенная, что увидит кровь.

    Между нею и ожерельем проплыло видение, принимая очертания, глубину и текстуру.

   …светлые оштукатуренные стены. Парапет грациозного моста. Промелькнувшая фигура в плаще и золоченой карнавальной маске. Потом движущаяся мозаика: бледные булыжники мостовой, кромка золотистого бархатного платья, кончик изящной вышитой туфли. Сияние рассеянного света звезд, отражающегося в черно-зеленых водах канала.

    Цепенящий холод. Страх. О Боже, этот страх…

    Через мгновение видение исчезло. Ей было плохо, у нее кружилась голова.

    Мир стал черным, с едва различимыми пятнами света. Она будто смотрела сквозь темную ткань, изъеденную молью. Потом Клэр поняла, что лежит на полу, а женщина из магазина озабоченно склонилась над ней.

    Зрение начало проясняться, вернулся слух. Мир был по-прежнему в беспорядке. Она услышала звон колокольчика, затем обмен быстрыми итальянскими фразами, — причем она понимала каждое слово.

    — Она просто стояла здесь, смотрела на ожерелье. Потом ее лицо сделалась белым, как у мраморного херувима, и она рухнула на пол.

    — Я принесу холодную ткань и воду.

    — Может быть, врача, попа?

    Небольшая пауза. Появилось пожилое лицо, и пара темных глаз внимательно посмотрела в глаза Клэр. Ей казалось, что она смотрит сквозь них и дальше, по ту сторону, в бесконечное завтра. Или вчера.

    — С ней будет все в порядке. Она просто слишком чувствительная и увидела что-то из прошлого. Это может вывести из равновесия.

    Обе женщины подняли глаза, когда на Клэр упала тень и сквозняк от открытой двери пронесся мимо них, словно дух. Она мигнула. Женщины по-прежнему говорили на мелодичном итальянском языке, но теперь она не смогла понять ни слова. Потом возле нее на коленях оказался Вэл. Под загаром лицо его было таким же белым, как и у нее.

    — Клэр? Ты меня слышишь? Что случилось?

    — Я… Я не знаю.

    — Обморок, синьор, — сказала пожилая женщина и покачала головой. — Нельзя ходить целый день и не кормить свой желудок. Bella signorina должна что-нибудь поесть. Что-нибудь побольше, чем мороженое. La minestra для primo. Потом risi i funghi. И, — твердо добавила она, — стакан хорошего vino rosso.

   Он помог Клэр медленно сесть. Сначала ей было приятно ощущать тепло и заботу его рук, но как только она почувствовала себя лучше, это показалось слишком интимным. Напоминанием о том, что они когда-то имели — и потеряли.