«Додж» по имени Аризона

– Что?

– Пилюлю. Запей.

Был бы тут еще воды стакан. Ладно, думаю, уж от пары-то глотков я обратно не окосею. Тем более что по рекомендации, можно сказать, лечащего врача.

Взял свою кружку, тяну – не идет. Сильнее тяну – не идет. Словно у нее донце к столешнице электросваркой приварили. Донце глиняной кружки к деревянному столу! Приехали, называется. Хватай мешки – вокзал отходит!

Попробовал Колину поднять – все в порядке, кружка, как кружка. А моя – только вместе со столом.

– Эй, магичка, – спрашиваю, – твои штучки?

– Что?

– С кружкой. Ты приклеила?

– Т-ты о ч-чем?

Я еще раз за свою кружку взялся, дернул так, что, кажется, у стола ножки приподнялись…

– Вот, – говорю, – об этом.

Елика на кружку уставилась, моргнула пару раз, а потом спокойно так руку протягивает и р-раз – поднимает. Без всякого, что характерно, усилия.

Я у нее кружку забрал, отпил пару глотков, обратно на стол поставил. Подождал чуть и снова поднял. Тоже без всяких усилий. На донце посмотрел – кружка как кружка, никаких следов клея или, допустим, цемента.

Поставил обратно, на Елику уставился. А она – на меня. Минуты две так молча друг на друга глазели.

– Ну и что, – спрашиваю наконец, – это было?

– Ты меня об этом спрашиваешь? – удивляется магичка.

– А кого?

– Откуда я знаю! Твоя же кружка!

– Ну маг-то из нас двоих – ты!

– И что? – удивляется Елика. – Это, – на кружку кивает, – не магия, а… чушь какая-то. Фло… фле… флюктуация.

– Чего?

– Стихийное проявления Хаоса в порядке Обыденности, – зевает магичка. – Такое объяснение тебя устроит?

– Нет.

– А другого, – ухмыляется Елика, – не будет. По крайней мере, от меня не дождешься. И вообще, – вскидывается, – тебя ведь, кажется, ждут? Вот и иди себе… лесом.

– Только без нервов. Уже иду. Гимнастерку вот только натяну.

Елика на меня рукой махнула – небрежно так, словно от мухи занудливой отмахивалась, и р-раз – гимнастерка уже на мне оказалась. Даже застегнутая на все пуговицы. Одно плохо – наизнанку.

В самом деле, думаю, пойду я отсюда… пока еще что-нибудь к чему-нибудь не приклеилось. Подметки сапог, например, или там штаны на заду. Елика эта, опять же… и с обычным-то человеком договориться непросто, когда он выпивши, а уж с магами этими… пошлет он тебя лесом и пойдешь… лесом. Все триста кэмэ до ближайшего населенного.

Ладно.

Минут десять я проплутал, пока во двор выбрался. Потом еще столько же потратил, пока выяснил, где мой комбриг квартирует. Он-то мне никаких ориентиров не указал – ищи, мол, разведка, ищущий, как говорил старшина Раткевич, да обрящет.

Я бы и дольше плутал, да повезло – наткнулся на Вельта, австрийца этого… недобитого. Он как раз ствол от «эрликона» куда-то тащил. Увидел меня, остановился, заулыбался.

– О, камрад Сергей. А где ты потерял моего друга Николая?

– Как же, – отзываюсь, – потеряешь его. Этот Сусанин сам кого хочешь потеряет.

– О да, я понимаю, – кивает Рудольф. – У местных жителей не было слова «загул»… пока не появился Николай.

Да уж, думаю, наших по этому делу даже в аду, наверное, разыскать можно. Если таковой существует – а у меня последнее время представления о невозможном сильно поколебались, – то, зуб даю, наверняка нашлись какие-нибудь славяне, что с чертями стаканулись, из котлов аппарат наладили и пошли из смолы пойло гнать соответствующего качества.

– Слушай, – спрашиваю, – а ты, часом, не в курсе, где товарищ комбриг расквартировался?

– Оберст Клименко? – уточняет Вельт. – У него кабинет в западном крыле. Во-он по той лестнице на третий этаж и направо. Четвертая дверь.

– Зер гут и дашке шен.

За что люблю немцев – так это за точность с аккуратностью. Исключительно приятное качество для «языков», доложу я вам. Того же нашего рядового Ваньку – душу из его выйми, ничего путного не добьешься, и не потому, что он весь из себя такой стойкий, а просто не знает он ни черта. А возьмешь, бывало, какого-нибудь гренадера, да поговоришь с ним – прямо песня, только на схему наносить успевай. Даже мер воспитательных принимать иногда не приходится, сама же ихняя дисциплинированность помогает. Они же как размышляют – раз в плен попал, значит, больше не солдат доблестного вермахта, а военнопленный, и мы – его новое командование. Вывод – на наши вопросы надо отвечать… чтобы не убили здесь и сейчас. Эсманы, и те ломаются.

Да и вообще… фриц нынче, на третий год-то, далеко уж не такой отборный, что в 41-м.