Переиграть войну! В «котле» времени

ГЛАВА 16

На улице послышался шум приближающегося мотоцикла.

«По нашу душу вороны прилетели… А что, мотоцикл — это есть гуд!» — Подумал я, приникая к щели в двери.

«Представитель мелкобуржуазной прослойки» выскочил на двор и пинками погнал пресловутого Семена открывать ворота.

«Ой-ей-ей!» — только и подумал я, когда на двор въехал мотоцикл с тремя гордо восседающими на нем вояками, поблескивающими бляхами фельджандармерии. Насколько я помнил, эти типы были чем-то вроде нашего ОМОНа — въедливыми и грубыми служаками. Только если наши «правоохранители» возникшие проблемы решали с помощью армейских ботинок сорок последнего размера, то эти не скромничали, стреляя в каждого, кто им не нравился. Из прочитанного я помнил также, что полевая жандармерия начала «профилактические» расстрелы практически сразу после начала войны, когда и партизан-то еще в помине не было. Эти в сарай не полезут, куркуля, скорее всего, пошлют.

Согласно своему первоначальному замыслу я планировал спрятаться над дверью, но приходилось играть на чистой импровизации.

— Так, план меняется! Я выйду первым, ты, лейтенант, валишь этого борова, а ты, пехота, вылетай вслед за мной. Можешь никого не обижать, но отвлеки их. Лады? — В спешке я забыл обо всей вежливости.

Когда заскрипел засов двери, я стоял примерно в метре от выхода, всем своим видом демонстрируя смирение и готовность к сотрудничеству.

Как я и думал, первым в проем заглянул «радушный» хозяин:

— А ну! Вылазь, сволота.

— А? Что?

— Вылазь, говорю!

— Да-да, конечно…

Что происходит внутри сарая, этот гад видеть не мог, так как яркое солнце, уже сильно склонившееся к западу, светило аккурат ему в глаза.

— Вы поесть принесли?

— Ща тебя покормят, убогий! А ну вылазь, кому сказал.

Потирая правую щеку, я выбрался на улицу. Немцы стояли равнобедренным треугольником, основанием которого служил сарай. Продолжая изображать студента консерватории, заблудившегося в славном городе Люберцы году этак в восемьдесят шестом, я сделал пару неуверенных шагов по направлению к воротам.

— Ком, ком, — подбодрил меня низкорослый унтер, стоявший слева от меня.

«Так, у всех троих — автоматы. Ну да, это же жандармерия, им положено. Ух ты!» — Это я заметил, что у немца, стоявшего точно напротив сарая, на плече висит «ППД».

У меня за спиной раздались вопли куркуля:

— А ну следующий вылазь! — орал он как потерпевший, вглядываясь в полумрак сарая.

И тут я оступился. Точнее, так показалось немцам. На самом деле я, хитро подвернув стопу, начал «падать» в направлении того фрица, что стоял прямо передо мной. При правильном исполнении этого трюка у жертвы должно создаться впечатление, что я упаду плашмя. Вполне естественно, что фриц сопроводил предполагаемую траекторию моего падения стволом автомата.

Я же, оттолкнувшись ногами и сгруппировавшись в воздухе, сделал длинный кувырок и, крикнув «Бей!», оказался слева и чуть позади немца. Вставая, я развернулся. Моя правая ладонь подбила локоть одноименной руки противника, еще больше направляя ствол пистолета-пулемета в землю, а левая, в которой была зажата деревянная «заноза», совершила рубящее движение сверху вниз. Березовый «кинжал» вошел в основание шеи фашиста сантиметров на пять, не меньше.

Из сарая раздался воющий крик куркуля и сдвоенный выстрел гладкостволки.

Двое немцев оказались в положении буриданова осла. Провожая меня взглядами (и стволами), они невольно отвлеклись от сарая, но вбитая войной привычка реагировать на стрельбу сработала против них. Когда «кулацкий недобиток», получив ножом в пах, саданул от боли из обоих стволов куда-то в полумрак сарая, оба фельджандарма присели и повернулись в сторону хорошо знакомой угрозы. Это позволило мне сдернуть «ППД» с плеча «моего» клиента и, упершись ему в спину, толкнуть дергающуюся тушку на того из немцев, что стоял справа от входа. Уж что-что, а толкать я умею. По странному стечению обстоятельств в зале, где я иногда провожу вечера, физически развивая подрастающее поколение, я — самый легкий. А когда три раза в неделю кидаешь и толкаешь молодых людей, превосходящих тебя массой килограммов на двадцать — двадцать пять, это весьма способствует выработке правильной техники. Немец пролетел два метра и обрушился на своего еще невредимого сослуживца. Пока они барахтались на земле, я успел передернуть затвор «Дегтярева», проверяя, заряжен ли автомат, и короткой очередью срезать последнего стоящего на ногах фрица.