Мое дело

…Я начал этот рассказ 31 декабря. Я уже давно работал в этот день до вечера. Мне это нравилось.

Я давно мечтал изложить все, что знаю и понимаю насчет писания короткой прозы. И класть такую тонкую рукопись поверх подборки рассказов. Для редакторов. Чтоб они прочли и прониклись. Что я знаю за короткую прозу. И пишу «не такие» рассказы не из серости. А потому что далеко ушагал за учебник.

И вот меня допекло. И я намотал все свои знания и воззрения на центральную фигуру условного рассказа: резонера, наставника и мэтра. А себя изобразил учеником.

И положил потом этот рассказ поверх настоящих, и отправил в московские редакции.

И пришел ответ из «Литературной учебы». Что какой прекрасный рассказ! Какой образ героя, старика-наставника, какой характер! Меня поздравили. Берем для публикации. Остальные рассказы страдают пока прежними недостатками. Скажите: а старик этот — кто?

Сидел я с открытым ртом: смейся и плачь. Вот тебе инструкция-предисловие. Да я его вообще за рассказ не считал. Я думал: они прочтут — и поймут настоящие рассказы…

…Два года — и напечатали! Вместо «Гуру» назвали «Учитель», портвейн и стервеца убрали, и т.п, — но напечатали.

И его многие, кто начинал тогда писать, помнят по этой публикации и поныне: инструкция по прозе, жесткий семинарий и практикум.

«А кто был этот ваш учитель?» Да никого не было!

Но что характерно: в Ленинграде два литератора старшего поколения скромно сознались, что это они меня учили.

13.

Московские гастроли

На 9 Мая я стал ездить в Москву. И оставался дней на пять. Здесь укоренился в Ясенево университетский друг. На автобусе, метро и троллейбусах я успевал оставить свои рассказы в четырех местах, выпить в пятом на литературные темы и в час ночи впасть обратно на ночлег.

Забегая вперед: я делал это десять лет! Я надевал тщательно сберегаемые джинсы, кожаный пиджак от цеха резинширпотреба Бакинского шинного завода, складывал рукописи в пластмассовый «дипломат» и тратил на гастроль не менее семидесяти рублей, включая билеты.

Я шел самотеком с улицы. За меня никто не звонил, и меня никто не знал. Я повторял себе: «У меня нет ничего, кроме качества моей работы».

Они все кончились вместе с Советской Властью, в которой они так приятно устроились и которую они так благородно поносили.

Я уже не рассчитывал на успех и не огорчался отказами и отлупами. Я долбил на автопилоте и сбивал что-то рефлекторными толчками.

И взяли рассказ в «Юности», и раза четыре ставили в номер! — меня не было весь год, и он выпадал. И классик Сергей Палыч Залыгин взял меня в свой «Новый мир», но он был небожитель, и рассказ отодвинули навсегда внизу в отделе.

Какая все фигня по сравнению со Сталинградом!

Через десять лет! рассказ «Положение во гроб» прямо из «Огонька» переведут сразу на десяток языков: все будет уже иначе.

14.

Рандеву со знаменитостью

И только в журнале «Знание — сила» завлит Рома Подольный, лысокудрявый гусар-колобок, проникся всякими чувствами к моим текстам и выкладкам. И решил сделать добро, взяв у меня интервью как у звезды семинара фантастов и представителя русской литературы в Эстонии.

Интервью! В журнале! Семисоттысячным тиражом, в СССР! А вот это, ребята, уже ступень!

И уж он меня спросил. И уж я ему ответил. И вылизано все было, свинчено и склепано, как рекордный экземпляр самолета. Мы оба понимали, что к чему.

Интервью долго не лезло, и в конце концов Роме его дали в руки взад обратно, не вдаваясь в причины. Он сокрушался мне в телефон и приезжал в Таллин поддерживать.

Да, я был уеден и взведен. Хрен вам в очи заместо земляничной поляны.

Ну так подавитесь. Я сам возьму у себя интервью. И сам отвечу. И сделаю это лучше вас. И сам напишу как хочу. И сам опубликую. В своем сборнике. Таким тиражом, как получится. Не суть важно. А важно — сделать так, чтоб это жило не день, как газета, и не месяц, как журнал. Нет смысла! Работать надо навсегда. А навсегда — это надолго… Интервью стало шириться за грани жанра.

Это был рассказ о достигнутом успехе. О часе славы и годах одиночества. О горечи изгоя и гордости избранника. О зависти и верности. О том, что есть гений признанный и непризнанный. На второй день работы пропавшее интервью перестало меня интересовать!

Никто не написал бы во взятом у меня интервью:

«Путь на вершину — это восхождение на Голгофу, а не на пьедестал. И чем выше вершина — тем тяжелее крест. Пьедестал памятника сделан из плахи таланта».