Друзья и звезды

М.В. Позднее, позднее у меня возникло такое ощущение, что запрет поставленной вами «Фиесты» явился какой-то точкой слома. После этого в БДТ стал слабеть кураж.

С.Ю. Спектакль был закрыт. На сцене вообще не игрался, только в репетиционном зале. Где зрителей нет… Вообще, закрытие готового спектакля не сверху, это привычно, понятно, а — изнутри!.. От власти мы знавали: закрыть, отложить, доработать… А вот чтобы руководство театра — собственный спектакль театра!.. Такого не было раньше и, по-моему, потом уже тоже не было. Да…

А по времени — да: закрытие «Фиесты» и что-то такое переломное в театре совпадают.

М.В. Еще один неясный для меня вопрос из жизни БДТ Когда-то, в первый сезон на сцене, я видел Татьяну Иванову в заглавной роли. Рощин, «Валентин и Валентина». А до этого я видел ее в Театралке на Моховой, она кончала класс Меркурьева. В выпускном «Тристан и Изольда» она играла Изольду. Одна там она играла — мальчики были фактурные шкафы, которые просто подставлялись под нее с заученным текстом. Что случилось с красивой, талантливой, юной Таней Ивановой в БДТ — где она сразу была выставлена за заглавную роль, а потом как-то незаметно исчезла?

С.Ю. Судьба. Она играла у меня в спектакле «Мольер» по Булгакову. Играла Арманду, жену Мольера. Сперва ее играла Наталья Тенякова, она ушла в декрет. Она примерно полгода не играла, тогда Таня и вошла. Я ее очень хорошо помню и очень ценю. Мы в разных ситуациях еще встречались на сцене. Встретил вот ее недавно в буфете ленинградского телевидения, где у нас были съемки. Она там и работает.

Конечно, прошли годы. Изменилась. Но мое к ней благодарственное чувство уважения и любовь к ее артистическим возможностям того времени — это неизменно. А теперь… а теперь прошло уже очень много лет. У кого как сложилось. Кто остался в профессии в полную меру, кто развился, кто изменился внутри профессии, — а кто, так сказать, вынужден был от нее отойти…

Это — судьба. Здесь нет линейки, которой можно это все измерить, вычислить.

М.В. Простите ходульный оборот — но ведь правда: вы не то чтобы отдали жизнь театру — вы прожили жизнь в театре, вы сами — часть театра, часть всей этой жизни и истории…

С.Ю. Знаете, сколько лет я играю — с того, с самого первого выхода в БДТ? Пятьдесят пять лет.

М.В. Праздновать! Есть повод — праздновать.

С.Ю. Ну, пропустил пятьдесят, так хотя бы пятьдесят пять.

М.В. И вот объясните. Ваше мнение. Я не совсем понимаю, ну не совсем. Если сравнить театральный Ленинград того времени!..

Когда я впервые попал на «Пигмалион» с Алисой Фрейндлих, театр Ленсовета… Весь спектакль у меня идиотская счастливая улыбка так с лица и не сходила. Я до сих пор убежден, что лучшей Элизы Дулитл, чем молодая Алиса Фрейндлих, вообще в мире не существовало.

Когда я смотрел в Ленкоме фирменный такой жестокий романтизм «Сирано де Бержерака» — слушайте, когда в прологе последнего действия вот с колосников бросали эти желтые осенние листья, и они кружась падали у ног Роксаны — слезы же стояли в глазах!..

И вот идиотски-банальный вопрос: куда это все делось? Что произошло?

С.Ю. Осталось в людях, делось в вашу память. Вот куда делось.

М.В. Новые поколения, новые актеры, новый театр. А уровень — не тот ведь.

С.Ю. А что же вы не ходите в наш театр, я бы сказал, в мой театр? Посмотрите… может быть, кое-что еще осталось.

М.В. Это говорит, безусловно, о моей порочности и эстетической неполноценности. Но раз в год я предпринимаю опыты — и вот этого опыта мне хватает еще на год, чтоб не хотелось идти в современный театр. Может, попадаю так неудачно… Ну, нельзя же все списывать на мой консервативный возраст, типа, раньше и трава была зеленее. Вот есть же хорошие молодые писатели, поэты, прекрасные есть молодые артисты. А вот театр современный… секрет утерян, что ли? Или модерная фигня, или классическая пережеванная тягомотина, или пошлятина для аншлага. Говоря о том же сегодняшнем Петербурге.

С.Ю. Про Петербург не знаю. Я живу в Москве тридцать четыре года. И я вас приглашаю, входите, попробуйте. Если вы мне так доверяете по молодым своим годам. Доверьтесь.

М.В. О молодых годах. В чем же все-таки была специфика работы Товстоногова — что он вроде и открытий никаких радикальных и эпохальных не совершил, а настолько был силен, несравнимо блестящ?