Друзья и звезды

2 317 694 тонны стали. То есть 2,5 миллиона тонн стали, включая броневую сталь.

50 000 тонн кожи.

1,5 миллиона пар кожаных армейских ботинок. Список бесконечный:

4952 истребителя «аэрокобра». Бомбардировщики А-20, Б-25…

Телефонных аппаратов — 423 107!

М.В. Это фактически насыщение связи именно американскими телефонными аппаратами.

Да — в свое время в гарнизонах машины были трех видов. Это были «студебеккеры», это были «доджи ³/₄» и это были «виллисы». Потом «студебеккеры» стали заменяться на ЗИЛ-151, «виллисы» на ГАЗ-67. «Доджи» бегали еще долго. Вот грузовиков «шевроле» было меньше, они реже попадались.

А скажи — вот сейчас, когда Суворов уже бренд (причем не тот, который Александр Васильевич, он отдельно, а тот, который Виктор, с которым мы сейчас разговариваем), — когда ты ездишь на международные исторические конференции, там есть ли отношение к тебе, как к родоначальнику нового взгляда на начало Второй мировой войны? Как к автору новой теории начала Второй мировой войны, причем теория эта за двадцать лет настолько устоялась, что становится все более единственной, становится классической и бесспорной на глазах? То есть не теория даже, а просто правда и система фактов.

B.C. Это смотря в какую аудиторию попадаешь. Если я в Польше, то именно это отношение я встречаю. Если я в Болгарии, в Венгрии, в Румынии — именно так люди и относятся. Если, допустим, мы берем наших родных историков, то я — шпион британской разведки.

Или же сейчас пошло вот какое направление: «А чего нового он сказал? А разве нам это было ранее не известно?» Вот я слушал недавно передачу по радио, люди-историки, используя мои аргументы, которые я раскопал впервые и впервые использовал, говорят: вот смотрите, вот так, так и так, разве из этого не следует, что Сталин готовил нападение? Ха-ха-ха, разве же нам это было непонятно?

Но. Пусть было бы так! Но те же люди в той же передаче сразу же начинают меня обвинять в фальсификации. И в том, что я повторяю выдумки Геббельса. То есть когда они мои аргументы повторяют — это не Геббельс, это они самые умные. А когда я это говорю, то это Геббельс. Ничего нового под луной не происходит, и отношение к работе моей, к книгам, повторяю, самое разное.

Недавно я получил сообщение от моего издателя, очень благодарен ему, что переслал отзыв читательницы, которая пишет: будет такое время, когда льды нашей родной Арктики будет разбивать ледокол по имени Виктор Суворов. Ну что. Такой отзыв.

Как ответить… Это самая высокая оценка, которую я когда-либо получал за свой каторжный труд.

И когда мне говорят… мне много, конечно, чего говорят. Главный упрек в том, что стиль у меня не научный. Что это не наука, потому что это ж не научный стиль. На это я отвечаю: Миш, вот для кого мы пишем книги-то с тобой? Мы пишем для народа, правильно? Для кого еще?

М.В. Мне это глубоко знакомо. Вот у Льва Гумилева тоже был не научный стиль. Знаешь, что я тебе скажу: у Платона был не научный стиль, а Сократ вообще говорил не научным языком.

B.C. Говорить научным языком ума большого не нужно. Вот передо мной шесть томов, как я говорил ранее, «хрущевской» истории войны. Я всю жизнь искал человека, который прочитал бы все шесть томов, от начала до конца. Не видел я этого. О, супруга принесла мне стакан воды, спасибо, Таня. Потому как оратору иногда нужно выпить водички.

М.В. Промочить горло диспутанту, оросить клюв дону, вне всякого сомнения. Не ограничивать мыслящую личность в выборе жидкостей.

B.C. Никто этих томов никогда не читал. Я считаю, что писать языком простым — это очень-очень трудно. Вот тем языком, когда тебя никто не читает, — это работа простая очень. И мы с тобой, наверное, понимаем это лучше всех.

Для того, чтобы написать простым языком, я не сплю ночами. Я пишу текст: я проговариваю его про себя, я закрываю все окна и двери, я его стараюсь произнести и попробовать на звучание. Я его перечитываю много-много-много раз, сокращая, оттачивая, шлифуя этот текст, чтобы сделать его простым.

И я, по натуре скептик, циник и пессимист, ни в кого я не верю в этой жизни, ни в какие сверхъестественные существа и субстанции, — но у Того, Который все-таки, наверное, над нами, я в своих молитвах прошу только одного — дай мне ясности!

Вот чего мне не хватает — ясности. Самому понятно, как собаке, а выразить это не могу. И когда я добиваюсь этой ясности, и когда мои книги читают миллионы людей, я считаю, что моя работа сделана качественно.