Жизнь удалась

Свинец крутил головой, оглядывался. Его круглое лицо, покрытое ранними морщинами, выражало сильное любопытство. Не профессиональное, милицейское, а прозаическое, житейское.

– Мне тоже не нравится, – сказала Марина. – Но он настаивал.

– Кто?

– Матвеев. Это он захотел выкрасить все потолки в оранжевый цвет.

Часть вторая

1. Острый ножичек

Бинты лежали в два слоя. Первый, верхний – удерживал кисти рук, ладони и запястья от ненужных колебаний и сотрясений. Нижний, чистый слой защищал от грязи швы.

Кактус тщательно, по локоть, вымыл руки, натянул резиновые перчатки, аккуратно разрезал ножницами верхний слой.

– Что там? – нетерпеливо спросил Никитин.

– Не говори под руку.

Кирюха склонился над «пациентом» и едва сдержал гримасу неудовольствия. От пятидесятилетнего, массивного, подернутого жиром, поросшего неопрятным седым волосом тела с каждым новым днем все сильнее пахло выделениями. Бывший спортсмен, бывший политик, бывший большой человек, бывший спонсор музыкантов и ученых ныне распространял стариковские кальсонные ароматы.

Кирилл мыл бывшего через день. Обтирал влажными салфетками. По нескольку раз в сутки менял памперсы. И все равно этот боров, мачо, буйвол, широкогрудый танк пованивал калом, нечистым ртом, гниющей плотью – страхом гибели.

– Выпить налей, – осторожно потребовал бывший.

– Тебе хватит.

– Выпить налей! – Никитин нажал голосом.

– Я сказал – хватит, – твердо возразил Кирюха. – Хватит! Ты свое выпил. Смотри, у тебя тут загноилось. И еще вот тут. Это плохо. Сейчас будем промывать, вычищать. Проблемы у нас, понимаешь? Заживает медленно! В два раза медленнее, чем я рассчитывал.

– Налей, твою мать! – грянул Никитин. – А потом будем говорить о проблемах!

Кактус задрожал от гнева, но быстро справился с собой. Наполнил фужер, сунул пластиковый хоботок меж бледных потрескавшихся губ подопечного. Засосав, тот вдруг зашелся в кашле, гадко сплюнул себе под ноги – но выпил до дна, до булькающее-сосущего звука в соломинке.

– Есть два кошмара, – прогудел бывший большой человек, усвоив алкоголь. – Первый: погубить политическую карьеру. Второй: пить водку через трубочку… Еще одну налей. Такую же.

Кирюха, осторожно, точными мягкими движениями обрабатывающий тампоном раны, с грохотом швырнул пинцеты на поднос, налил второй фужер; Никитин повторил, глотая теперь медленнее, осторожнее. Его глаза подернулись влагой, на лбу выступил пот. Он выглядел жалко. Нелепый, грузный, с багровой опухшей физиономией.

– Сигарету зажги.

– Может, тебе еще кокаину насыпать?!

– Обсудим и это.

– Тебе надо притормозить, Иван. Слишком медленно все идет. Хватит алкоголя. Он нам мешает. Минимум пять дней не пить. Принимать только антибиотики.

– Когда мы закончим?

– Если будешь пить – еще недели три. А то и месяц.

– Черт с ним! Месяц – пусть будет месяц. Пусть будет месяц! – Никитин мощно втянул носом воздух. Спивающийся чемпион, проигравший политикан. – Давай, себе тоже налей. И мне, третью.

– Я не буду с тобой пить.

– Будешь.

– Нет, не буду.

В принципе Кирилл мог прямо сейчас встать и уйти из этой комнаты, провонявшей йодом, табаком и страхом, и вообще из этого дома, совсем, и оставить своего старого друга одного, и поставить в его судьбе точку.

Почему я этого не делаю? Не люблю бросать дело на полдороге.

– Значит, – печально осведомился Никитин, – я буду пить один? Как последний алкаш?

– Помолчи. Напился – веди себя прилично. И не трясись. Мешаешь.

– Стряхни мне пепел.

Кирюха еще раз швырнул инструменты, испытал приступ невыносимой тоски, опять взялся за бутыль. Выпил добрую меру сам, вторую влил в своего друга.

Покурили одну на двоих сигарету, затягиваясь по очереди, и Кирилл вернулся было к своему занятию, но захотелось повторить, и в ход пошла вторая литровая. Стало легче: напряжение, преследовавшее Кирилла Кораблика последние дни, понемногу отступило. Он кое-как закончил обработку ран, закрыл свежей повязкой. Гнев и злоба сменились острой жалостью к несчастному беглецу от своего отечества.

Оба теперь молчали, пьяно сопели, думали – каждый о своем.

– Болит? – тихо спросил Кактус.

– Конечно. Еще как болит. Очень болит.