…Уже потом я узнал: подпись давшего слабину Кобы стояла на трехстах шестидесяти таких списках – это почти сорок четыре тысячи человек.
Ежов собрался уходить, но Коба остановил. И на моих глазах разыгралась сцена в духе того воистину безумного времени.
– Не торопись, Николай. У нас здесь возникла серьезная проблема… Товарищ руководитель грузинской культуры нам не сумел помочь. Может, твой НКВД нам поможет? – Коба рассказал о споре. – Мы поручаем тебе, Николай, позвонить в планетарий и всё выяснить.
Ежов тотчас принялся звонить.
(Как я уже писал, тогда Коба окончательно поменял день на ночь. Вместе с ним перестали спать по ночам начальники всех учреждений. Естественно, директор планетария сидел на работе и взял трубку.)
– Это Ежов с тобой говорит… – (представляю, что с ним там было!) – Подойди к окну… Звезду видишь? Самая яркая, она одна такая… Н у, что это за звезда? Орион или Кассиопея?.. Он не знает, товарищ Сталин, – печально сказал Ежов.
– Директор планетария не знает звезд?
– Он не совсем настоящий директор, товарищ Сталин. Прежний директор и его заместитель… оказались активными вредителями. Мы сейчас подыскиваем новое руководство, пока назначили в директора нашего офицера.
– Интересно, как же они вредили? Звезды, что ли, воровали? – спросил добрый, справедливый Коба.
– Никак нет, товарищ Сталин. Они были связаны знакомством с сыном иуды Троцкого… Одна шайка-лейка.
Коба помолчал, потом сказал Ежову:
– Ну, действуй, что ждешь?
Ежов вновь набрал номер и начал давать по телефону инструкции директору:
– Тебе поручают очень ответственный вопрос. Немедленно выясни звезду по своим каналам… Что, совсем мудак, учить тебя надо? Спроси у какого-нибудь вашего выдающегося астронома… По телефону не надо – дело секретное… О звезде поспорили руководители партии. Пошлешь машину с письмом, там все кратко изложишь. Пусть так же письменно ответят на вопрос. Понял? Действуй!..
Веселый ужин продолжался…
Прошел добрый час, когда директор планетария позвонил в охрану, охрана перевела звонок в столовую, Ежов снял трубку.
Выслушал, стал мрачный.
– Ну что? – спросил Коба.
– Получилась ерунда, товарищ Сталин. Этот знаток-астроном оказался другом недавно разоблаченного астронома – бандита Нумерова. И, видимо, ждал. Знала кошка, чье мясо съела… Мы ведь ночью берем. Поэтому, когда в его дверь позвонили, старый хрен… от разрыва сердца. Но уже послали к другой знаменитости…
Пили, рассказывали анекдоты. В приятной беседе прошел еще час. И опять зазвонил телефон, и опять Ежов взял трубку, и опять стал смущенный, мрачный.
– Снова разрыв? – насмешливо спросил Коба.
– Никак нет, товарищ Сталин. Этот – ближайший друг все того же бандита Нумерова. Гнездо у них там осиное, видать… В окно увидел нашу подъехавшую машину. Тоже, наверное, ждал, паскуда. Когда наш сотрудник позвонил в дверь, он в это самое открытое окно…
– Полетел к своим звездам, – прыснул Коба. – Жаль, что не вверх, а вниз. Но все равно – вариант. Ты запоминай варианты смерти, Фудзи, все они лучше встречи с товарищем Ежовым, – и добавил добродушно: – Я думаю, отложим выяснение до утра, а то у нас астрономов не останется. Это всё, конечно, печально, с одной стороны. Но с другой, есть атмосфера для работы! Так, Ежов? Враг трепещет!
Под утро разъезжались…
Коба обнял меня:
– До свидания, Фудзи. Передавай привет нашему городу… и нашей любимой маленькой родине. Я письмо матери написал. Час сидел, вспоминал грузинские слова. Никудышные мы с тобой грузины стали…
Это была его новая игра. Он все чаще в интервью говорил: «Мы, русские».
Земля моего детства
Я приехал в Тбилиси. Город нашего детства, именовавшийся по-русски Тифлис, получил в это время старогрузинское название Тбилиси (от грузинского слова «тбили», означающего «теплый источник»).
Был разгар Террора… И тем не менее вспоминаю, каким счастливым я проснулся в тот первый день. Солнце упало на мою подушку – и это было наше, настоящее солнце. За окном кричали, как в детстве: «Самоварный песок!», «Мацони, мацони!..» Это крестьяне спустились с гор в наш город, счастливо нагретый солнцем.
Я привез в Тбилиси всю семью. И хотел только одного: чтобы Коба обо мне забыл. Хотя знал: желание было несбыточным, ибо мой любимый друг никогда ни о ком не забывал. Он был памятлив, как наша горькая Революция…
В первый же день по приезде меня вызвал к себе Лаврентий Берия. Он был тогда первым секретарем ЦК, точнее, вождем Грузии.