Александр II. Жизнь и смерть

Достоевский узнал об этом из газеты «Московские новости». Он жадно читал за границей русскую печать. К тому же незадолго до происшествия в Дрезден, где тогда жили Достоевские, приехал брат Ани — студент той самой Петровской земледельческой академии. Он оказался другом убитого студента Иванова.

Достоевский был потрясен. Прошлое воскресло. Вчерашний член кружка петрашевцев вспоминает тайное общество, кровавые разговоры красавца Николая Спешнева, власть этого «Мефистофеля» над ними. И Достоевский пишет: «Нет, Нечаевым, вероятно, я не мог сделаться никогда, но нечаевцем.. не ручаюсь, может, и мог бы... в дни моей юности». Это видение — он среди поверивших бесу убийц — его преследовало. И он задумывает роман. Роман будет называться «Бесы».

А в это время Нечаев был уже далеко. Пока судили членов его организации — вчерашних добродушных провинциалов, превращенных им в кровавых зомби, Нечаев бежал из Москвы в Санкт-Петербург.

Здесь он раздобыл паспорт и в декабре 1869 года успешно перешел границу, оставив погибать арестованных товарищей. Ведь, согласно его Катехизису, они были всего лишь революционеры второго разряда, капитал, использованный им для дела революции.

Нечаев вновь появляется в Женеве.

По словам Нечаева, узнав о его приезде, Бакунин от счастья так подпрыгнул, что «чуть было не пробил потолок своей старой головой».

Но счастье было непродолжительно, уже вскоре Бакунин узнал правду. Ее рассказал Петр Лавров. Еще один персонаж, оказавший огромное влияние на судьбы России.

Этот царский полковник, профессор математики, редактор «Энциклопедического словаря» был предан военному суду за принадлежность к «вредному направлению Чернышевского». Он был выслан из Петербурга, но бежал из ссылки заграницу. В эмиграции Лавров поселился в Париже, пережил там Парижскую коммуну, дружил с коммунарами. После падения Коммуны поспешил в Лондон, где, конечно же, сошелся с Марксом, вступил в Интернационал. И он рассказал Бакунину и эмигрантам всю правду о Нечаеве.

Бакунин узнает, что никакой подпольной организации, охватывающей Россию, не существовало. Но была создана организация, прославившаяся убийством безоружного студента. И шрам, навсегда оставшийся на руке Нечаева, — это позорный знак: след зубов сопротивлявшегося безоружного студента, которого пристрелил вооруженный Тигренок. Бакунин был потрясен... Он написал Нечаеву: «Веря в Вас безусловно, в то время как вы меня систематически надували, я оказался круглым дураком — это горько и стыдно для человека моей опытности и моих лет; хуже этого, я испортил свое положение в отношении к русскому и интернациональному делу».

Но уже зная все, Бакунин продолжал... его любить. «Вы — страстно преданный человек; Вы — каких мало; в этом ваша сила, ваша доблесть, ваше право... Если вы измените ваши методы... я желал бы не только остаться в соединении с Вами, но соединиться еще теснее и крепче».

И узнав, что русское правительство потребовало выдачи Нечаева, виновного в уголовном преступлении, Бакунин бросился к эмигрантам за помощью Нечаеву. «Главное дело данного момента — сохранить нашего заблуждающегося и запутавшегося друга. В злобе на всех, он остается ценным человеком, и мало есть столь же ценных людей на свете...» Но «ценный человек», оказавшись без денег, к ужасу Бакунина, сообщил ему, что решил заняться экспроприацией — грабить буржуа.

В это время в Женеву уже приехали русские агенты. Нечаева выследили и арестовали и в наручниках увезли в Россию. Бакунин писал: «Мне глубоко жаль его. Никто никогда не причинил мне умышленно так много вреда, как он. Но мне все равно жаль его... Его наружное поведение было достаточно отвратительным, но его внутреннее "Я" не было грязным... Внутренний голос говорит мне, что Нечаев, который навеки погиб и наверняка знает, что он погиб... будет теперь взывать из той пучины, в которой он ныне находится — покореженный и запачканный, но отнюдь не подлый и заурядный, со всей своей первобытной энергией и отвагой. Он погибнет, как герой, и никого и ничего не предаст. Таково мое убеждение. Мы увидим, прав ли я». Бакунин оказался прав...

Суд был открытым, и общество с отвращением узнавало подробности дела. Нечаева приговорили к каторжным работам сроком на 20 лет, но Александр перечеркнул приговор. И написал — «навсегда в крепость» и еще подчеркнул «навсегда».

Все, что Нечаев придумал о себе несколько лет назад, теперь стало явным. Он сидел в Петропавловской крепости, в самом страшном Алексеевском равелине, где когда-то сидел Бакунин. И должен был сгинуть в каземате. Его подвергли обряду гражданской казни. Когда везли на площадь, он неистово выкрикивал из позорной телеги: «Тут будет скоро стоять гильотина, и на ней сложите головы вы! Те, кто привезли меня сюда! - и хохотал. — Небось, сердца-то забились! Подождите два-три годика, все попадете сюда!»