Комната старинных ключей

– Это мое желание, – хихикнул он. – Уж какое есть! Давай ключик.

Илюшин встал. Положил две руки на толстый загривок Воловика. И потащил его к выходу.

Тарас Иммануилович заверещал и начал отбиваться около двери, когда было уже поздно. Макар выкинул его в коридор, и Тарас врезался в стену.

– Ты что, спятил, кретин? – заорал он, отлепившись от стены. – Я тебе…

Илюшин молча шагнул ему навстречу.

Тарас Иммануилович вгляделся в него и покрылся холодным потом. Перед ним стоял не мальчишка, похожий на студента, а взрослый мужчина, ровесник Тараса. Когда случилось это преображение, Воловик не успел понять. Но оно не сулило ему ничего хорошего.

Глаза у мужчины были ледяные, скулы побелели. Он прищурился и сделал движение в сторону Воловика.

– Да я, собственно, уже… – пискнул Тарас. – Ничего, ничего…

Прижался спиной к стене и, перебирая пухлыми ножками, побежал по коридору, как таракан. Ему давно не было так страшно. К его облегчению, Илюшин остался стоять на месте.

Добравшись до своей комнаты, Тарас заскочил внутрь, задвинул засов и для верности припер дверь стулом. Но и этого не хватило, чтобы успокоиться.

А Макар, проводив Тараса взглядом, вернулся в библиотеку.

– Забавная ночь сегодня, – отметил он, обращаясь к самому себе. – Сперва выгнали Анжелику, теперь этого… Что будет с третьим?

Когда третий, то есть Давид Далиани, вошел в комнату, его ждал славный парень Макар Илюшин, одаренный помощник Ковальского.

– Садитесь, Давид Романович. Ну что ж, давайте начнем.

Давид уложился в пятнадцать минут. Четко, сжато он обрисовал проблему и замолчал, ожидая вопросов. Ковальский всегда задавал вопросы. Значит, и этот будет.

Илюшин молчал. В руке он держал ключ – увесистый, черный, местами затертый до блеска. Далиани мельком взглянул на него и мысленно одобрил: да, именно такой и мог ему подойти. Парнишка и впрямь понимает толк в ключах и людях.

Только что-то очень торопливо работает.

– Анжей проводит свои сеансы в несколько приемов, – напомнил он Макару. – Вы уложитесь в один?

– Пока не знаю. Ваш случай не самый тяжелый.

– Тяжелее некуда, – отрезал Давид. – Вы еще очень молоды. Анжей бы понял меня. Невыносимо видеть, как твой ребенок, плоть от плоти, кровь от крови, вырастает чужим, непохожим на тебя. Я все делал для него. Нельзя было дать больше, чем мы давали ему. И все это впустую! Он своими руками превращает себя в ничтожество, в бессмысленный сорняк.

Он помолчал и с горечью добавил:

– Мне советовали: «Дай ему жить своей жизнью!» «Оставь его в покое!» Но ни один из советовавших не был в моем положении. У них нормальные дети. Если оставить сына в покое, он пустит корни перед компьютером и больше не двинется с места. Скажите мне, Макар: вы хотели бы, чтобы ваш ребенок, любимый, долгожданный, вырос таким?

– Нет, – сказал Илюшин. – Не хотел бы.

– Вот я и не хочу.

– Но у вас есть еще дети.

– Это не то, – жестко сказал Давид. – С вами нельзя притворяться, я знаю. Я люблю Алешу. Он – сын, мое продолжение. А дочери… Они хорошие девочки. Умные, красивые. Я ими доволен…

– Вы ими гордитесь?

– Нет, – не задумываясь, ответил Давид. – Понимаю, это неправильно. И ничего не могу с собой поделать. Я рад за них. Но они живут сами по себе. Я не ощущаю их как свою часть. Никогда не ощущал.

– Что вы хотите от меня?

– Мне нужен сын. Я хочу его исправить. Изменить. У меня самого не получается, я пытался много лет. Но эту стену мне не пробить. Попробуйте вы.

Макар запрокинул голову и несколько секунд сидел, уставившись в потолок. Давид молча ждал. Он готов был ждать сколько угодно.

– У меня нет сына, – сказал Илюшин. – Но я совершенно точно знаю одно. В определенный момент нужно отстраниться. Отпустить своего ребенка.

– Что, позволить ему быть таким, какой он есть? – усмехнулся Давид.

– Это не в вашей власти. Представьте, что вы смастерили кораблик и отпустили его в ручей.

– Лучше представить, что я вырастил дерево. Кораблик – слишком эфемерно.

– В этом ваша ошибка, Давид. Садовник растит дерево и заботится о нем до конца своих дней. Он поливает его, удобряет, защищает от вредителей. Он формирует крону по своему желанию. Кораблик же, выпущенный в ручей, от вас не зависит. Вы не можете приказать ветрам не дуть, а волнам не захлестывать его. Вы лишь можете на берегу сделать все возможное, чтобы ваше детище было прочным. Не протекало, не кренилось набок. Но когда корабль уже уплыл, вы бессильны.