Новость о том, что у него есть сын, заставляет Ника Рамиреса круто...
– Волнуюсь, – совершенно честно признался я.
– Базар будет тяжелый, – сообщил адекватно-аморальный чувак. – Волноваться на таком тяжелом базаре – неправильно. Накати-ка граммов сто водки. Тебя отпустит. Реально рекомендую.
– Прости, братан, – ответил я мрачно. – Предпочту я на важный разговор приехать конкретно трезвым, чтобы глаза мои всякое мельчайшее движение ловили, а уши всякий незначительный звук фиксировали. И вообще, там вопрос за триста тонн, судьба моя решится. Подъехать на мероприятие будучи пьяным – значит, проявить неуважение к тем, кто все организовал...
Паренек помотрел на меня с интересом, которого я никогда не забуду, погрузил в свою машину и отвез на разговор, где должничок Михаил поспешно признал свою неправоту, обещал все вернуть, переночевал у хозяина дома, после чего опять скрылся. Что поделать – есть такой талант у человека. Убегать. К слову, до сих пор бегает...
Вслед мне в зеркальную кабину упругой рысью вбежал некто щуплый, превосходно одетый и сладко пахнущий. Теребя в холеных пальцах записную книжку, он прижимал к уху телефон наипоследнейшей модели и вещал плотным самоуверенным баритоном:
– А мне эти траблы – без мазы, ясно? Я хочу, чтобы ты всегда делал, как я тебе велю, ясно? А я тебе говорил реально вчера, что все форварды хеджируются по умолчанию! Иначе весь минус возьмешь на грудь, лично. Все, я отрубаюсь. Сейчас к боссу забегу – и на маникюр. Вечером у меня самолет. Но перед вылетом – я тебя наберу, и ты мне доложишь, как разрулил ситуацию!
– Горохов, – сказал я, – это ты, что ли?
– Я, – ответил Горохов после небольшой паузы. Зеркала в лифте имелись и на правой, и на левой стене, образуя, во взаимном отражении, бесконечную перспективу. В ней размножились двое: прилизанный банковский функционер в тонких очках и его визави с синяками на отекшей морде.
– Тебя и не узнать, – искренне произнес я.
– Тебя – тоже.
– Плохо выгляжу?
– Как-то ты... – Горохов замялся, – в лице прибавил.
– Опух, – объяснил я. – Алкогольная отечность. Бухаю.
– Это очень вредно.
– Послушай, а на каком языке ты только что разговаривал?
Бывший одноклассник улыбнулся особенной тонкой улыбкой, где в пропорциональных дозах смешивались самодовольство и гордость, слегка пригашенные очевидным переутомлением.
– На нашем, – ответил он.
– Значит, процвел, да?
– Возможно, – беззаботно ответил Горохов, опуская телефон в нагрудный карман рубахи с элегантностью, которой я не мог от него и ожидать. – Устаю, правда. Как собака. Работы – валом.
– А ты на маникюр пореже ходи.
– Нельзя. Внешний вид – все решает.
Лифт остановился, и мы вышли в коридор, но не расстались – глядели друг на друга, я – с удовольствием, Горохов – тоже.
– И солярий посещаешь?
Он обиделся.
– У меня натуральный океанский загар. Барбадос плюс Мадейра, по две недели там и там...
– Фитнес? – предположил я.
– По умолчанию. Два раза в неделю с личным тренером.
– Я рад за тебя, Горохов. Ты не представляешь, как я рад за тебя. Приятно хоть однажды встретить человека, у которого все хорошо.
– Не все, – аккуратно поправил одноклассник. – Но в целом – я доволен.
– И давно ты здесь?
– Пятнадцать лет. С тех самых пор, как на похоронах Юры ты меня познакомил с Сергеем Витальевичем.
– Почему я тебя здесь раньше не видел? Горохов повторил банкирскую улыбочку.
– Я – ветеран фирмы. Особо доверенное лицо. В основном – по командировкам...
– Хоть бы раз позвонил. За пятнадцать лет...
– Как-то не сложилось. Пойми, когда по четырнадцать часов в день говоришь по телефону, на личные звонки просто никаких сил не остается... К тому же, говорили, ты в тюрьме сидишь...
– Шесть лет как освободился. Одноклассник посерьезнел и даже понизил голос:
– Я знаю, что ты клиент банка и что у тебя тут ссуда висит... Но хозяин ненавидит, когда сотрудники с клиентами дружбу водят... Он человек тяжелый, для него главное – дело... А дружба, старые школьные связи – ему это все даже объяснить невозможно...
– Понимаю.
– Слушай, на самом деле я тебе очень и очень благодарен. За то, что помог с трудоустройством...
– Я здесь ни при чем. Ты Юру покойного благодари. А то в храм сходи, свечку поставь. Это он, мертвый, твою судьбу наладил...
Горохов сурово поджал губы. Сквозь идеальный барбадосский загар проступила бледность человека, вдруг посреди офисной беготни задумавшегося о вечных категориях.