— Пропуск в погранзону выдается только по месту прописки.
Я не понимал и не верил:
— Так ведь в любом областном управлении… Вот мои документы.
— Документы ваши в порядке, вы их заберите.
— Но ведь я правильно пришел? В краевое управление? Вы выдаете?
— По месту прописки! Кто вам сказал про любое?
— На Литейном… в кабинете… я без очереди зашел с одним спросить… я не знаю, инспектор, или делопроизводительница… сказала, что могу в любом…
Я линял и сох на глазах, из уверенного и спокойного становясь растерянным, озадаченным, беспомощным, ужаснувшимся, впавшим в панику, уничтоженным и умирающим под пыткой.
— Я ехал по Сибири… — лепетал и терял сознание я. — Собирал материал… в областные газеты… чтобы первого августа в Петропавловске…
Я дышал и смотрел, вручая ему мою судьбу.
— Вас неправильно проинформировали, — с человеческими нотами констатировал он, понимая ситуацию и не одобряя ленинградских бюрократов, подводящих посетителей пустыми отговорками.
— Если б мне могло прийти в голову… я вас понимаю… — успокоил его я, взял себя в руки и вздохнул кратко и стоически о загубленном лете, сорванной практике, грядущем отчислении и так неожиданно не задавшейся судьбе.
— Погодите, — остановил он и кинул короткий взгляд мужчины на мужчину — Это… важная для вас практика? С первого?
Я пожал плечами и упомянул без эмоций разбитую жизнь в образе вечернего самолета, на который я уже заказал билет. Каникулы. Командировочные. Урал. Забайкалье. Страна. Гроб с могилой.
— Если вы после обеда, в три часа зайдете, вас устроит? — спросил он.
— А?.. — посмотрел я, что это, о чем он. — А?..
— Два часа подождете, можете?
Я выразил междометиями и мимикой, что если только это правда, то ради него я готов сесть на кол и закрыть амбразуру. Он скупо улыбнулся и сдвинул документы, не спрашивая дополнительных. Я вышел, пятясь и дыша распятым ртом, как собака в жару.
Я зашел в три и получил пропуск в погранзону на Камчатку. Без всяких десяти суток, прописок и копий. В эту минуту я искренне любил человеческое лицо КГБ, пожелавшее мне через стол успешной практики.
Закон в России носит договорной характер. Я же чувствовал.
Влёт
В аэропорту я выстоял очередь на регистрацию и сказал, что билета нет. Денег тоже нет. Но есть настоятельная необходимость. На меня посмотрели с интересом, как на нештатную ситуацию. И рассказали о существовании диспетчера по пассажирским перевозкам.
В пассажирской диспетчерской висела рабочая ругань, сменившаяся идеальной тишиной при слове:
— Катастрофа!..
Этим словом я обозначил свое явление, качаясь, хватаясь за голову и мыча со стонами.
Диспетчерши, во власти магического слова, обратились на меня в ужасе и ожидании.
— Все пропало!.. — погибал я, порываясь прижаться к чьей-нибудь груди за спасением.
— Что случилось?! — спросили они.
— Все случилось! — трясся я и терял сознание.
Автобиографию надлежало оформить в трагедию на пространстве одного абзаца:
Завтра первое августа. Меня ждут на практике в «Камчатской правде». Я ехал по Сибири, собирая материалы и пиша заметки, бедный и увлеченный студент. Я две недели работал на мясокомбинате на холодильнике, зарабатывая на билет, и когда купался меня обокрали. За неявку на практику меня отчислят из университета. Боже! Вот мой пропуск, направление, студенческий. Я знаю, что меня нельзя, но если хоть что-нибудь можно, ну я не знаю, потому что что же делать…
Доля правды, как запах мяса в сосисках, придавал моей синтетической смеси полную иллюзию съедобности.
— Фу, — сказали они, — вы нас напугали. Слава богу! Так к кому вы на похороны?
Я повторил на бис. Они смотрели добрыми глазами. Я весь перелился в кротость и скорбь, и надо мной засветился нимб Святого Себастьяна, пронзаемого стрелами несчастий.
— Действительно пропуск, — кивнули они. — Вот, направление. И студенческий. Света, посади ты его на пятичасовой рейс, там свободно. Вы где-нибудь рядом посидите пока.
Ха! Я сел прямо на пол напротив двери.
— Вы же, наверное, не ели? — позвали меня и дали чаю с бутербродом.
Света передала меня дежурной по посадке.
— Я экипажу скажу? — спросила дежурная.
— А, не надо ничего говорить, — махнула Света.