Мишахерезада

— А еще?

— Это все!

Майор Тутов обрушивается на табурет. Он перепуган и раздавлен. Ремни перекручены, полевое пропотело.

— Сука, я застрелюсь… — говорит он, и дежурный вынимает у него из кобуры «макаров» и сует от греха себе в карман.

Короче. Он едет на полигон. Приходит с расчетом в парк. Водитель уже прогрел тягач. И!!! Вместо первого орудия первой батареи!!! Пустые колодки!!!

— Нету!!! Нигде!!!

— А дежурный по парку что?

— Ничего не видел!!!

— А ты… везде в парке смотрел?

— Обрыли!!!

Дежурный бледнеет. Его дежурство. Средь бела дня из парка исчезает орудие.

— Остаешься за меня! — бросает он и иноходью спешит с Тутовым в парк.

Через час возвращаются синие оба. По полку пополз слух.

Черт. Это длинноствольная противотанковая «рапира» Т-12. Новая. Считается секретной. Ко всему вдобавок.

Журнал записей дежурного по парку проверен. Парк проверен. Забор цел. Никто ничего не видел. Пушка испарилась.

Дежурный делает вдох-выдох и с обреченным мужеством звонит командиру полка. Выслушивает дребезг мембраны не дыша. Уходит с Тутовым в штаб для введения оглобли в организм.

Жара, солнце, мухи, звон. Я наблюдаю в стекло, как наш полковник семимильными шагами несется в парк и по бокам, герои на казнь, маршируют дежурный с Тутовым.

— Марсиане ее на воздушном шаре увезли, что ли… — недоумевает командир через час, истоптав дежурного по парку и пробежав вдоль ангаров и забора, как вынюхивающий пес в гону.

— Ё-Б Т-В-О-Ю Б-О-Г-А М-А-Т-Ь!!!!!!!!!! — заорал он в небеса и в ярости затопал ногами. Он был недоволен Всевышним.

А в десяти шагах за ним внимательно наблюдал наш особист, полковой уполномоченный армейской контрразведки. Орган, короче. На лице особиста большими буквами читалась возможность выловить шпиона и помочь своему продвижению по службе.

…В восемь вечера заступающий дежурный пошел со сменяющимся в парк. Актировать происшествие.

— Ну? — спросил он.

— Блядь… — сказал мой дежурный.

Пушка стояла на месте. На своих колодках. В чехлах.

Примчался Тутов, обнюхал свою пушку и завопил, как вурдалак на пункте переливания крови.

Пушку брал майор Степченков. Командир противотанкового дивизиона-2. Пострелять. Чтоб свою потом не чистить. Это ж морока! За один удар банника всем расчетом деревянный пыж пробивается по стволу на один миллиметр. Шесть метров: считай.

Полк у нас кадрированный. Солдат мало, офицеров много, техники до фига. По военным штатам он развертывается в арткорпус. Противотанковых дивизионов «рапир» — два.

— Если б на полигоне не бардак — я б тебе как раз успел привезти ее тепленькую! — горячился Степченков. — Тебе ж все равно потом чистить? А так — уже смазка снята…

Его собственная пушка, нетронутая с консервации, значилась в парковом журнале как вывезенная на полигон.

По выговору огребли оба. У маленького худенького хитрована Степченкова лысина от глаз до макушки пожелтела от унижения. А толстый Тутов лысину имел фигурную: по лбу и вискам кайма буйного черного волоса шириной в палец — а в середине голова вся голая, и вот она налилась малиновым цветом.

А ужас неземной, весь кошмар несказанный ситуации заключался в том, что старшим офицером первой тутовской батареи был я. С меня седьмая шкура. И пытаясь прогнать картины трибунала я щипал себя и колол во все места, и никак не мог проснуться от этого сна. А потом мне снилось, что все вот так хорошо кончилось. Чистый Мо Цзы.

ПЕДОКОКК

«Джефф, ты знаешь, кто мой любимый герой в Библии? Царь Ирод!» Я постоянно поминал эту цитату О. Генри, работая в школе.

В своей первой школе я выступал старшим пионервожатым. Я расчесывал на пробор длинные волосы и завязывал галстук под бородой. Комсомолки от меня балдели. Юный Маркс пришел полюбоваться на марксистских внучат.

Мысли об игре с пионерами в «ручеек» и проведении сборов казались мне настолько дикими, что директор выгнал меня за неисполнение обязанностей. На расставание я получил характеристику для тюрьмы и психоневрологического диспансера.

Зав РОНО постучал пластмассовой рукой в черной перчатке и дал мне следующую школу. Был закон: он обязан трудоустроить, я обязан отработать. «Вот вам по квалификации: литература в старших классах».

Месяц я сеял то самое разумное, доброе и вечное в каменистой пустыне, какую являли мозги моих питекантропов. Сущность как ученического, так и педагогического коллектива выразилась в удивительно сходных доносах. Одни ябедничали, что я много задаю, а другие сигнализировали, что я нарушаю программу и прививаю чуждые взгляды.