Двери Между Мирами

– А Мигель Басале у них на что? Поставят на мое место. Играет он неровно, но, бывает, раззадорится – ух!.. Так что не пропадут. – Хулио помолчал. – Мне стало любопытно, как все обернется. – Он работал шофером, этот кубинец с таким чувством юмора, что Джорджа порой посещали сомнения – а знает ли Хулио, чем обладает? Джордж огляделся. Никого из фельдшеров, с которыми они ездили, в поле зрения не было.

– А эти где? – спросил Джордж.

– Кто? Блядские близняшки Боббси? Шарят по Вилледж – миннесотских давалок ищут. Как думаешь, она вытянет?

– Не знаю. – Джордж постарался, чтобы его слова прозвучали глубокомысленно, так, будто ему было ведомо неведомое, но в действительности сначала дежурный врач, а затем пара хирургов забрали у него негритянку чуть ли не быстрее, чем можно проговорить «Упокой, Господи, душу…» (что, собственно, и вертелось уже у Джорджа на языке – судя по виду чернокожей дамы, жить ей оставалось недолго). – Она потеряла чертовски много крови.

– М-да, это вам не хвост собачий.

Джордж – один из шестнадцати интернов Больницы Сестер Милосердия – входил в восьмерку назначенных в программу «Дорога скорой помощи». Предполагалось, что интерн, выезжающий на вызовы с парой фельдшеров, порой в чрезвычайной ситуации способен отличить жизнь от смерти. Джордж знал: большинство фельдшеров считает, что салага-интерн с равным успехом может и спасти, и угробить. Впрочем, сам он думал, что идея, возможно, срабатывает.

Иногда.

Так или иначе, программа делала больнице колоссальную рекламу, и, хотя назначенные в нее интерны любили поворчать из-за лишних восьми часов без оплаты, в которые это еженедельно выливалось, Джорджу Шэйверсу казалось, что, как и он сам, почти все эти ребята ощущают себя великолепными, крутыми и способными выдержать все, что бы ни подбросила им на пути судьба.

Потом настала ночь, когда в Айдлуайлде разбился «Трай-Стар» Трансмировых Авиалиний. На борту – шестьдесят пять человек, шестьдесят из них – в том состоянии, какое Хулио Эстевес называл «КНМ», «Кончился На Месте». Трое из пяти оставшихся по виду напоминали нечто, счищенное с пода угольной топки… вот только то, что выскребают с пода топки, не стонет, не заходится в крике и не умоляет дать морфия или убить, верно? «Сумеешь принять такое, – думал позднее Джордж, вспоминая чудовищно изуродованные конечности среди останков алюминиевых закрылков и мягких сидений, и зазубренный огромный обломок хвоста с цифрами 1 и 7, большущей красной буквой «Т» и частью «М», вспоминая глазное яблоко, которое увидел на крышке обугленного чемодана, и плюшевого мишку с бессмысленно вытаращенными глазами-пуговицами, лежавшего возле маленькой красной кроссовки, внутри которой осталась ступня ребенка, – сумеешь принять такое, малыш, – сумеешь принять что угодно». И он отлично принял это, просто великолепно. И просто великолепно выдержал до самого дома. И продолжал отлично чувствовать себя за поздним ужином, разогретой свонсоновской индейкой-полуфабрикатом. И уснул без малейших затруднений, что не оставляло и тени сомнения: Джордж просто великолепно переносит увиденное. А в глухой предутренний час он очнулся от отвратительного кошмара, в котором на крышке обугленного чемодана лежала голова, только не плюшевого мишки, а матери Джорджа; голова открыла глаза, и оказалось, что они превратились в угольки, в вытаращенные, ничего не выражающие пуговичные гляделки игрушечного медвежонка; рот раскрылся, показав пеньки сломанных зубов (до того, как на последнем подходе в «Трай-Стар» угодила молния, на их месте красовались коронки), и мать прошептала: «Ты не смог спасти меня, Джордж, мы на всем экономили ради тебя, откладывали для тебя деньги, во всем себе отказывали, отец уладил передрягу с той девицей, А ТЫ ВСЕ РАВНО НЕ СМОГ МЕНЯ СПАСТИ, БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ»; Джордж проснулся, пронзительно крича, и смутно осознал, что кто-то колотит в стену, но к тому времени он уже спешно мчался в туалет и едва успел принять перед фаянсовым алтарем коленопреклоненную позу кающегося грешника, как обед скоростным лифтом прибыл наверх. Он приехал спецдоставкой – горячий, дымящийся, еще хранящий запах переработанной индейки. Джордж стоял на коленях, глядя в унитаз на куски полупереваренной индюшатины, на морковь, нисколько не утратившую свою первоначальную флюоресцентную яркость, и в голове у него большими красными буквами полыхало:

ХВАТИТ.

Именно так:

ХВАТИТ.