Новый сладостный стиль

Александр не остался на концерт. Пройдя несколько кварталов по Пятьдесят седьмой, он вошел в кофе-шоп и сел там в углу. Старик, сидящий у стойки, внимательно смотрел на него, очевидно привлеченный гала-парадным костюмом. Потом он подошел к нарядному господину и предложил на продажу серебряную браслетку с собственного запястья. Она была оформлена в виде двух обезьянок, что переплелись хвостами; знатный кич. «Хорошая сделка, молодой человек, – сказал старый человек. – Всего сто двадцать за уникальную вещь». – «Сто», – сказал АЯ и немедленно получил браслетку в полное пользование.

Старик, очень довольный, взял со стойки свой пакет с пончиками и вышел на улицу. Никаких символов, сказал АЯ сам себе. Просто две обезьянки, старый жулик и среднего возраста идиот, вот и все.

Пятьдесят седьмая катила мимо, не обращая никакого внимания на боевые действия. Пипл тащил покупки в ярко раскрашенных сумках, подзывал такси, скользил на роликах, высвистывал простенькие мотивчики, выдувал простенькие пузыри из главных отверстий своих голов, поглощал на ходу информацию с первых полос газет, считал доллары в руках и внутри карманов. Тем временем боевики Корбаха и Бламсдейла строили и штурмовали баррикады, стреляли из базук и безоткатных пушек, снова и снова сталкивались в рукопашной. Временами кровоточащие люди заглядывали в кофе-шоп и отшатывались, волоча либо раненого товарища, либо пластиковые мешки со свежими органами для трансплантации.

Александр наслаждался одиночеством. Он снял черный шелк со своего горла, стащил «крахмал» и надел таксидо на обнаженный торс, сразу превратившись таким образом из безупречного комильфо в обычного нью-йоркского «вако» с обезьяньей браслеткой как самой привлекательной частью своего убранства. Идет к концу, думал он. Быстро движется под знаменами четвероюродного шиз-кузена. Обезлюбовленные, но с неограниченными возможностями, Корбахи всех стран, соединяйтесь! Полный к концу!

8. Утюгом по башке, да?

На поверхности вашингтонская жизнь АЯ ничуть не изменилась. Как обычно, дважды в неделю он катил в своем «саабе» по 77-му фривею на кампус «Пинкертона». Всякий раз, когда он видел, как среди могущественных тополей, кленов и дубов возникает смесь готических шпилей и постмодернистских структур, он испытывал комфортабельное чувство принадлежности к чему-то здоровому, спокойному, резонному, да еще к тому же и благодарному, если иметь в виду слово «поприще». Ему нравилась жизнь кампуса и – можете плюнуть мне в лицо всей группой, ледис и джентльмен! – образовательный процесс как таковой. Он любил преподавательский клуб и одинокие ланчи в шуме студенческой столовки. Он любил даже «комитеты-подкомитеты и комитет-по-комитетам» университетское времяпрепровождение, когда все участники старательно жуют ту или иную тему, стараясь главным образом показать, что его (ее) челюсти тоже заняты делом. Благотворная карма, без сомнения, проходила волнами по дорожкам и площадкам кампуса, когда молодежь, набитая дерьмом жаргона, день-деньской шествовала от паркингов к своим классам и мастерским и обратно.

«Черный Куб» оставался его любимым местом. В один сезон он предложил для постановки пьесу, найденную им еще по совету Витеза за паутиной парижской профсоюзной библиотеки. Это была ирландская парафраза к чеховской «Чайке», она называлась, разумеется, «Цаплей». Вот вам ирландское воображение – заменить романтическую птицу воздушной и водной стихий исчадием местных болот, девой-цаплей, работницей трикотажной фабрики. Действие пьесы происходило на изумрудно-зеленой равнине возле южной границы Ольстера, запечатанной британскими войсками. Жители этих мест чувствуют себя изолированными от всего мира. Они даже не мечтают пересечь границу. Есть, впрочем, одна персона, что пересекает заветный рубеж без проблем, – это девица с трикотажной фабрики. По ночам она летает из «нашего болота» в «их болото» на любовное свидание. Местное общество раскололось. Одни ненавидят птицу, другие ошеломляюще и тревожно в нее влюблены. Самой своей птичьей природой отвергая ограничения, установленные властями предержащими, а также и все предрассудки, окаменевшие за столетия, она источает лишь чувство чистой любви и становится таким образом своего рода ангельским созданием. Ее убивает ружье, которое в течение всего действия висит на стене. В соответствии со знаменитым чеховским афоризмом такое ружье должно убить. В соответствии с ирландской традицией любая цапля с двумя сучковатыми ногами, скромным хвостом и кое-чем под хвостом должна класть яйца. Пьеса завершается воскрешением Цапли, она садится высиживать некое преувеличенное яйцо для своего любовника, американского байронита неизлечимо ирландского происхождения.