250  

Однажды Нора отправилась за рулем на юг, к Ашкелону. На Земле Обетованной стояло нежное утро. Ничто, кроме метеосводок, не предвещало приближения злого ветра хамсин. В своем открытом «фольксвагене» она наслаждалась каждой частичкой этой израильской увертюры: бризом, что трепал ее гривку, улыбающимися лицами многонациональной еврейской толпы, легким раскачиванием пальм, гулом джамбо-джетов, завершающих свои трансокеанские рейсы. Хотела бы я всегда так ехать вдоль большой воды, которой не нужно археологических раскопок для осознания своей связи с тысячелетней историей: миллионы лет она тут качается и пенится. Спасибо тебе, море, за то, что вечно ты омываешь мое либидо и бьешь в скалы у подножья Яффы, где Андромеда была прикована и отдана на ежедневное изнасилование морскому чудовищу. Если это была не я, то кто еще? Если не я, то кто еще ждал Персея, копьем своим пронзившего чудовище и мечом своим разрубившего мои цепи?

Израиль при всем его удивительном разнообразии страна небольшая: меньше часа езды, и ты уже въезжаешь в заповедный парк Ашкелона. Трепещут под ветром эвкалипты, пальмы и кедры, запахи бензина и дизельного топлива растаяли без следа, твое собственное табачное дыхание не считается. Она проехала мимо разрушенных стен Ричарда Корлеона, мимо восстановленного античного амфитеатра с афишами недавнего рок-концерта, мимо разрозненных колонн греческой агоры и скульптур римских бань. Все это стало теперь туристическими объектами, но она помнила неслыханное возбуждение, охватившее ее и ее друзей, когда в одной из раскопок очистилась почти нетронутая временем скульптура Ники.

С той поры археологи экспедиции Фолкеруге продвинулись ближе к морю, где, согласно последним гипотезам, еще в период царя Давида лежал еврейский город-порт, конечная точка большого караванного маршрута. Именно там она оставила свою группу два месяца назад. Под руководством ее заместителя Дэйва Рекса ребята должны были прорыть шахту глубиной сорок футов и, если ничего там не будет найдено, двинуться еще ближе к морю и снова рыть.

Она не нашла своих там, где предполагала. На ее пути попадались какие-то обнесенные заборами шахты и траншеи и грубо сколоченные крыши над наиболее ценными объектами, но почему-то не видно было ни единой живой души: никто в этот час не работал в раскопках, никто и не спал в тени. Не менее получаса она петляла по сухим немощеным дорогам, один вид которых всегда приводил ее в волнение, ибо они не очень-то изменились за последние три тысячи лет. С вершины одного из холмов она увидела палатки и решила подойти к ним пешком. Море на мгновение ослепило ее, когда она вышла из своего VW. Порыв сухого ветра вздул ее волосы по направлению к морю. Здесь, в шестидесяти километрах к югу от Тель-Авива, уже чувствовалось дыхание пустыни. Она пошла по тропинке, что карабкалась к подножию руин крепости крестоносцев.

Возле стены тропинка стала то уходить вниз, то подниматься на заросшие дюны. В одном месте она увидела облепившие какую-то грубую кладку дикие розы и густой кустарник с ярко-желтым цветением. Здесь ее пронзило то, что называется в современном обиходе по-французски, чувство dejа vu.[251] Тысячи подобных мест раскиданы по ханаанскому приморью, но именно здесь она остановилась как вкопанная. Она видела неподалеку квадратный вход в какую-то археологическую шахту, очевидно заброшенную одной из прошлых экспедиций из-за недостатка данных, подтверждающих чью-то гипотезу. Но она не думала об этом, она даже не вспомнила магнитофонные записи, сделанные ею у постели отца, над которыми они ломали голову с Клер Розентал. Она просто вдруг в ошеломлении почувствовала, что этот момент остановился. И в этом остановившемся моменте появилась стая птиц, молча пролетела над ней и сделала резкий поворот, все вдруг – сотня скворцов. Они вернулись, все как один, и снова повернули над ней, чтобы улететь, и снова вернулись, и снова улетели, и снова вернулись, и так продолжалось до тех пор, пока сам момент не улетел прочь, пока Нора не поняла, что она все еще жива, что она сидит на камне, что глаза ее сощурены под солнцем, что она на поверхности Земли, над культурными «стратами», что покрывают Кор-Бейт, дом ее древних предков.

6. Омар Мансур

Приближаясь к концу большой работы, фактически завершая предпоследнюю часть, новеллист неизбежно уподобляется наседке, старающейся собрать весь свой выводок, включая и «гадких утят». В сказках предполагается, что «гадкие утята» вырастают в неотразимых лебедей, в романах, увы, иной раз происходит как раз наоборот. Иные персонажи, задуманные как яркие литературные виды, могут съеживаться до полной незначительности, ковыляющей на кривых лапках. К счастью, ничего подобного не угрожает бывшему мужу Норы, который встречает завершающую фазу наших хроник в прекрасной форме сорока-с-чем-то-летнего и уверенного в себе главного редактора влиятельного либерального журнала в столице одной из прозападных арабских стран.

  250  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×