Новый сладостный стиль

Александр сел на койку, еще хранившую следы вчерашней ночной борьбы с «Денисом Давыдовым». Приглушив звук, он стал смотреть всю программу, не пытаясь даже представить себе направление общественной мысли, вообще ничего не понимая и только ощущая крепкий и приятный лимонный запах, проникавший в «Кадиллак» из соседнего садика. Уют и сонливость сошли к нему, как будто бабушка Ирина присела рядом, смотрела с любовью и иногда чесала за ухом. Можно ни о чем не беспокоиться, если бабка здесь, если она так приятно пахнет лимонным деревом.

Сколько времени он так дремал, неизвестно. Телевизор как-то сам выключился, что с ним нередко случалось. В дверь постучали. Он выкарабкался из постели и открыл. Перед ним стоял Стенли Корбах.

– Вы, наверное, уже спали, Алекс? – смущенно спросил он.

– Напротив, только что проснулся, – ответил Александр. – А вы что же, не полетели в Сиэтл?

– Напротив, уже обратно прилетели, – пробормотал Стенли. Он присел на край стола. В сумеречном освещении комнаты выглядел как молодой человек. – Я, знаете ли, прилетел оттуда сюда, чтобы вам на ваш вопрос ответить, но по дороге забыл свой ответ.

– Какой вопрос?

– Ну вы же спросили, почему я занимаюсь поисками Корбахов и вообще генеалогией.

– Простите за бессмысленный вопрос.

Стенли усмехнулся:

– Ответа нет, но есть бессмысленное признание. Я просто не могу жить из-за смерти. Вам это знакомо?

Теперь уже Александр усмехнулся:

– Как бы я жил без этого?

Стенли вперился в его лицо:

– Чем вы лечились от этого?

Он пожал плечами:

– Кривлялся в театре.

Вдруг сильный начальственный стук в дверь оборвал развивающийся диалог между потомками одного оплодотворенного в 1859 году яйца. Поворот набалдашника замка, и в комнату вступила не кто иная, как несравненная Бернадетта Люкс, могучие формы на просвет сквозь пеньюар жатого шелка.

– Хэй, Лавски, как дела, бэйб, такой миленький, такой одинокий?

Вместе с ней как бы вошел весь гвалт, а заодно и весь запах бара. Чудо из чудес, меж грудей у нее этой ночью помещалось почти идеальное создание, собачонка породы чихуахуа весом не более полуфунта. Торчали дрожащие ушки, мерцали дрожащие глазки, колыхался бюст, надежный оплот животного миниатюра.

– Э, да тут еще один мальчик! – воскликнула домоправительница при виде огромной фигуры гостя.

– Какой прекрасный сюрприз! – пророкотал магнат. – Провидение все-таки иногда бывает снисходительно к своим тупицам!

– Это наша Мессалина Титания, – пояснил Александр.

– Мимо цели, Лавски! – Люкс погрозила ему пальцем с крупным, как образчик мыла, навахским туркуазом, после чего протянула неслабую руку «еще одному мальчику» и представилась: – Берни-Терни.

Стенли щелкнул каблуками:

– Стенли-Смутли.

После рукопожатия он предложил свою ладонь пассажиру великих барханов. Чихуахуа бодренько перескочил из расселины на корбаховскую линию судьбы и утвердился там дрожащим шедевром с крошечным клювиком своей активной пиписки. Бернадетта потупилась и прожурчала из своих глубин:

– Одни ребята от собак балдеют, а другие от девушек.

Стенли, счастливый, расхохотался:

– В моем сердце хватит места для вас обоих!

Александр взял одеяло и вышел из комнаты. Его уход, кажется, прошел незамеченным. На пляже, набрав газет себе под голову, он растянулся на песке и завернулся в одеяло. Hard day’s night^[90] наконец-то вступила в свои права.

Утром он оказался первым к завтраку «Католических братьев». Брат Чарльз сразу протянул ему два пакета.

– Как там ваш друг, добрый человек?

– Вашими молитвами, брат Чарльз, – серьезно поблагодарил его Александр.

IV. Терраса

• Где в Вашингтоне можно опохмелиться
• На халяву, то есть как полный бам?
• Так вопрошают без постоянного местожительства лица,
• У которых лишь зажеванный чуингам
• Скрыт за щекой, а в кармане ни цента,
• У которых совесть расхлябана, но хитрость мудра,
• Ну вот вы и появляетесь на террасе Кеннеди-центра
• В четыре с четвертью, с проблесками утра.
• Главное – явиться в единственном экземпляре!
• Ивы там шелестят, словно детские сны.
• Утренний мир в перевернутом окуляре
• Предъявляет свой главный план – недопитые стаканЫ.
• Прошлой ночью тут слушали Ростроповича,
• А в перерыве, по-светски, потягивали шампань.
• Рослые дамы прятали в стеклышки опыт очей,
• Нежно зубная поигрывала филигрань.
• За разговорами многое недопИто,
• Или недОпито, стало добычей бомжА,
• Пять-семь бокальчиков, вот вам и пинта,
• Можете радость свою существенно умножать.
• Достопочтенный Мстислав Леопольдович,
• Слава, спасибо за матине!
• Мрамор скользит, будто тащитесь по льду вы,
• Тень растекается на стене.
• Затем высвечивается тень пантеры,
• И вы ей салютуете, обнаглев,
• Но тут за зеркальной рифмой-гетерой
• Монстр пробуждается, рьян и лев.
• Следом исчадие бурелома со взъерошенной холкой,
• В перьях вороньих от хвоста до ключиц,
• Будто бы вестница Холокоста,
• Выпрыгивает алчнейшая из волчиц.
• Призраков отражения, кошмары гадалки,
• Отражает пуговицами генеральский сюртук,
• Это над Джорджтауном в кресле-каталке
• Проезжает похабнейшая из старух.
• Ножищи ее укрыты отменнейшим пончо,
• Через плечо бородища, будто полярный песец,
• Все же сверкает один генеральский погончик,
• А в зубах дымится сигара за тысячу песет.
• Пару бокальчиков подцепив у фонтана,
• Баба щурится, как перед криком «пли!»,
• Революции призрак и марксизма фантомы
• Снова прицеливаются в капитализм.
• Ну, прямо скажем, задалась опохмелка!
• Кто ты, старуха? Не крутись, ответь!
• Что представляешь ты здесь с ухмылкой,
• Жижу теории или практики твердь?
• Правда ли то, что в стаканЕ недопитом
• Мысли остаются, а если так,
• О чем это общество, духами пропитанное,
• Думало здесь сквозь светский такт?
• Генерал по-испански хохочет скверно.
• Слышится топот буденновских кавалькад.
• Все они думают лишь об «инферно».
• Все они видят лишь свалку и ад.
• Она удаляется с долгим подмигом,
• Солнце встает за мостами ПотОмака
• И удаляясь, поет, как Доминго,
• Ноты вытаскивая из котомки.
• Вы остаетесь, застенчивый бомжик,
• Двадцать пластиковых бокалов опорожняя,
• Шепчете: Боже, всемилостивейший Боже,
• Дай мне прилечь возле твоего урожая.

Часть V

1. Лавка Агамемнона

Тихомир Буревятников решил примерить новый костюмчик или, лучше сказать, костюменцию, поскольку уменьшительный суффикс к нынешним шедеврам портняжного дела не подходит. Если раньше все кроилось плотно, как бы для демонстрации фигуры, то теперь ткани ниспадают с оной (ну, с фигуры) широкими складками. Такая уж нынче тенденция, Тих, сказал ему торговец на Сансет-бульваре, все как будто с чужого плеча, с чужой задницы. Нынче, друг, ты свою визитную карточку сразу не предъявишь: весь твой килограмм маскируется плиссированной мотней.

---

90 Hard day’s night – Ночь этого тяжелого дня (англ.).