– Все-таки взрывают, сволочи, – проскрежетал он, водя пальцем. – Но почему не с того начали?…
– Лиха беда начало, – сплевывал Колчак. – Объединяет народ против общего врага. М-да, а чем еще.
Мгновенно сварганили удивительное движение Единство. Во главе поставили троицу, приятную во всех отношениях: борца-чемпиона, милиционера-генерала и спасателя-министра – без политического прошлого. Движение тут же задвинули в Думу и в одночасье объединили с коммунистами, получив послушно-подавляющее большинство.
– Учись, Петька, – крякнул Колчак.
– Нэт, маладцы, – удивился Габисония.
– Этого из Думы не выкинешь, – признал Ольховский, глядя на борца, похожего на умного лысеющего медведя. – Этот сам всех заломает.
– А милиционер его оправдает. А спасатель будет спасать заломленных. Слушай, а Вован-то в порядке. Рубит.
Добросовестный замполит, попав в новые условия, развил непостижимую деятельность. Он метался по городам, недолго слушал, недолго говорил сам, скупо улыбался и щедро раздавал ордена. Когда времени совсем не хватало, он летал на заднем сиденье Су-27. Журналисты с восторгом присочинили, что он еще и немножко пилотирует.
Замполитом его продолжали называть, естественно, только на корабле. Владимир Владимирович Путин не вылезал из телевизора и был у всех на языке. Поначалу он стеснялся перед телекамерой, но это проходило. Он немножко слишком прямо держался; немножко неумело носил штатский костюм, болтающийся на нем, несмотря на усилия модельеров; немного попугивал аудиторию военной прямотой выражений. Но ведь и Линкольн был неуклюж, и Бисмарк груб. И даже странная, явно не сухопутная походка была быстро зачтена ему в своеобразие.
– 26 —
День чиновника был подготовлен в масс-медиа мягко и массировано, так, что казалось, будто идея вызрела сама собой, в порядке эволюции. Плод имел богатые исторические корни.
– В Библии мы читаем, что Господь не только миловал, но и карал злостных грешников, – степенно излагал патриарх Алексий. – Дух же Святой снисходит на Землю через сообщество людей, в которых и воплощается Божья Церковь. И если сообщество людей, не забывая о милосердии, карает кого-то – в их действиях проявляется Высшая воля, ибо не забудем, что все законы земные – от Бога.
Сначала казалось, что проповедь никак не увязана с очередной передачей Америка с Таратутой, где ведущий таратутил (простите матросский каламбур) про особенности национальной охоты – суд Джона Линча.
– По одной из версий он берет начало в Калифорнии, во времена золотой лихорадки, – звонко сыпал он на фоне моста через Золотой Рог. – Поскольку власти не справлялись с засильем любителей легкой наживы, захлестнувший край через край, старатели старались сами поддерживать порядок, наказывая тех виновных, чья вина виделась бесспорной.
Внешне никакого отношения не имела к ним лекция почтенного профессора истории Афанасьева о законодательстве древних Афин.
– Что такое, по сути, остракизм, – со вкусом рассуждал он в мягком кресле. – Это прямое, общее, равное голосование всех граждан, можно сказать – плебисцит. На обсуждение ставился жизненно важный вопрос: от кого исходит наибольшая угроза государству. И к нему принимались меры. Таким образом афинская демократия веками оберегала себя от опасности тирании.
В Сельском часе Юрий Черниченко горячо живописал право крестьянского схода наказывать конокрадов: Да, кольями. Но ведь без лошаденки крестьянской семье смерть. По миру пойти!
И даже в Играй, гармонь любимая! атаман Донского казачьего войска, перетянутый ремнями и увешанный крестами, помахивая любимой нагайкой в такт любимой гармони, ратовал в объектив:
– Кто наказывал виновного? Продажный судейский чиновник? Их на казачьих землях не было. А порядок был, и честность была! Казачий круг выслушивал вину – и судил по казачьим понятиям. По справедливости и традиции.
И уже не выбивалось из общего ряда интервью со старым колымским зеком. Старик был дряхл, но по замазкам крут. В интерьере не то дома престарелых, не то обычной зоны, он предавался воспоминаниям:
– Конечно, было трудно. Но – дура лэкс, сэд лэкс. Закон дурак, но без закона никак. На общие работы никому не хотелось. А надо. И тогда придумали. Кто на разводе последний выходит – того расстреливали. На расстрел никому не хотелось еще сильнее, чем на общие. Все бегут, толчея в воротах. И это помогало. Давали кубики. А как же.