Гонец из Пизы

Кают– компания, в силу возраста и образования, была вдумчивее и обстоятельнее:

Людьми, конечно, пополниться. И озаботиться современным оружием. Решительным штурмом захватить Лубянку (нужны огнеметы). И одновременно – здание Министерства обороны. Директора ФСБ и министра обороны брать ночью, в постелях, живьем. Под пистолетом они отдают приказы дзержинской дивизии, или как ее сейчас, Таманской и Кантемировской: не вмешиваться. Президент, правительство, Дума, Останкино – хватит по одному штурмовому взводу.

После этого все разводили руками, матерились, смеялись и добавляли:

– Но это – в нормальной стране! Прошло бы – на голубом глазу. А в этом сумасшедшем доме – сам видишь, разве можно что-нибудь планировать?!

Иванов– Седьмой впал в ступор, затворился у себя и стал писать стихи: Умом Россию не понять, аршином общим не измерить, какой пассаж, едрена мать, во что же нам осталось верить? Родина-мать проглотила аршин, тужится мальчик на судне один. Политическая воля, нет уж дней тех сладких боле, где под каждым нам кустом был готов и стол, и дурдом: воля волей, коли сил невпроворот, а если наоборот, шпрот вам в рот? Плохая им досталась доля, не многие вернулись с поля, когда б на то не Божья воля – мы б не вошли в Москву ни во сне, ни наяву, сами еле на плаву, драть кремлевскую братву. Сегодня мы не на параде, все вы бляди!

– Да вы никак нахрюкались! – удивился вестовой, расталкивая его к обеду.

– Что-о?!

– Виноват. Я хотел сказать: наклюкались.

– Такова пa-a-ээоу!эть-тическая жизнь… – заплетающимся языком выговорил Иванов-Седьмой, борясь со спазмами.

Обед был прерван транслированным воплем сигнальщика:

– Мужики-и! Вы телевизор смотрите?!!

Резко бросили жрать и включились в политику.

На балконе Белого дома махал кулаком и мегафоном генерал Макашов. Со своим породистым носом на усатой шайбе он походил на карточного короля в камуфляже, ловко вынутого из рукава. Высовываясь над пластиковым щитом, которым прикрывал его автоматчик, он выбрасывал в толпу внизу:

– Не будет вам больше! Ни мэров! Ни сэров! Ни пэров! Ни херов!

Толпа одобрительно ржала и горела рвением.

– А что будет? – вдумчиво спросил Шурка.

– Херы-то чем ему мешают? – удивился Вырин. – И как понимать, что их больше не будет?

Мегафон перехватил вкусно-мужиковатый усач Руцкой.

– Тоже мне, воевода, – презрительно сказал Колчак. – Комполка – он и есть комполка. Подполковник. Авиатор. Его дело что? – взлет-посадка, убитых списать. Полез…

– Мужчины, служившие в армии, сейчас получат оружие! – командовал Руцкой. – Машины стоят у здания мэрии. Товарищи – колонной двигаться к Останкино и захватить этот очаг заразы!

– Что у нас за национальная страсть захватывать очаги заразы, – сказал Колчак. – И так мало, что ли. Жадность фраера погубит.

– Погодите, – сообразил Ольховский. – Что за хренотень… Я ведь это уже помню!

– Все помнят, Петр Ильич, – ответили ему. – Ничто не ново под луной. Не обязательно забывать старое, чтобы оно стало новым.

С крыш защелкали снайперы.

Движение у Белого дома приобрело характер ошпаренного муравейника. Какой-то мужик потащил в кусты огромный старинный телевизор.

По другому каналу Горбачев в светлой курточке вместо пиджака долго думал и сообщил:

– Процесс пошел.

– Ешкин кот, без вариантов пошел, – подтвердила кают-компания. – Но почему такая походка?

Армейский грузовик высадил двери Останкино. Грохнул гранатомет. Автоматные очереди с визгом рикошетили от стен. Зрители переживали с балконов.

– Бондарчук, – проговорил Беспятых. – Спорю – Бондарчук.

– Что – Бондарчук?

– Ставил массовки. У него за них Оскар был.

– Для Бондарчука слишком мало народу, – авторитетно заявил доктор.

– А ты убитых посчитай… киновед.

Ольховский вернулся в кают-компанию как раз к моменту, когда Черномырдин повторял свой гениальный лозунг девяностых:

– Хотели как лучше, а вышло как всегда.

– Учитесь, братцы, – назидательно обратился Колчак, – как не надо делать переворот.

– Как не надо – у нас знатоков до фига. А вот как надо?

– Как надо?! Пойди и посмотри в зеркало. Можешь посмотреть на меня.

– И что я увижу?

– Погоди чуток… увидишь!

Ольховский упал на свой стул в первом ряду перед телевизором и простонал:

– Всех обзвонил… Ну нигде под нашу систему нет – ни прицелов, ни таблиц стрельбы. Ах, твою мать… Орудия есть, снаряды есть… Река замерзла, самим не подойти… кто мог знать! Буксиры на приколе, в порту никто трубки не берет. Засадили бы по Белому дому, так ведь не видно его отсюда… как стрелять?