– Пройдешь ночью Литейный мост и ошвартуешься у нас по левому борту.
– Мы завтра пойдем.
– Во сколько точнее – не знаешь?
– Как диспетчерская пустит. Ты встречай!
– Раскрытыми объятиями. У тебя с кранцами как?
– Вот только обо мне не заботься!…
– О своем борте забочусь!
– Вывесим, хватит. А что у тебя насос?
– Насос качает, хм.
– Слушай, – сказал капитан, – а у тебя счетчик есть в насосе?
– А у тебя?
– У меня только мерная рейка.
– Вот и измерим, не боись.
Они покрыли белый хлеб желтым маслом и красной икрой, чокнулись и продолжили обсуждение подробностей.
– У тебя рейс в оба конца месяц занимает? – убеждал Мознаим. – Вот и считай: плюс сто баксов к зарплате, это тысяча двести в год – плохо, что ли? Капитал!
– А отпуск? – возражал капитан.
– Отпуск я не оплачиваю, – открестился Мознаим.
…Следующие сутки по кораблю дежурил лейтенант Беспятых. После спуска флага Мознаим увлек его под локоток:
– Слушай, – тоном большой удачи поделился он, – я договорился тут топлива на всю зиму принять!
Беспятых был далек от проблем Газпрома и Транснефти.
– Замечательно, – вполне равнодушно отреагировал он.
– Но это так… хозспособом, понимаешь?
– В смысле?
– Танкер ночью подойдет и нам немного перекачает.
– Почему ночью?
– Потому что днем мосты сведены.
Беспятых признал объяснение разумным.
– В вахтенном журнале это отмечать не обязательно.
– То-есть? – насторожился Беспятых, уже наученный не писать лишнего в вахтенном журнале. – Почему?
– Ну, потому что официально нам этого не полагается. Зато тепло будет. Так что, сам понимаешь, не трепись.
– Ясно. Чем просить и унижаться – лучше спиздить и молчать, – рассудительно согласился Беспятый, и совесть его на этом успокоилась. Инструкцией не отопишься, а зимовать в железе зябко… бече-пятому виднее.
К разводу мостов Мознаим переминался на баке с биноклем. Волго-Балт 39 прошел мост четвертым и начал медленно уваливать вправо. На самых малых ходах, подрабатывая назад правой машиной и сдвигаясь по течению, он раскладывал носом черную в змейках огней воду, и достигшая Авроры пологая волна с шелестом плеснула в скулу.
– На кранцах по левому борту – смотреть! – скомандовал Мознаим.
Вывешенные за борт автомобильные покрышки сползли, строясь под линию палубы осевшего в грузу танкера.
– Ну как там у вас? – гукнул ночной космос громкой трансляцией: в свете ходовых огней различался напряженный силуэт на крыле мостика.
– Порядок, – закричал Мознаим. В соотношении масштабов голоса это напоминало беседу человека с Богом.
Танкер подвалил, с носа и кормы кинули швартовы, они были подхвачены на крейсере и заведены за кнехты.
– Стоп машина! Николаич, ты?
– А кто же! Ну?
– Давай по-быстрому, мне мосты пройти надо!
– Момент!
У борта задвигались, помогая возне рабочим матом, внизу на танкере лязгнул откинутый люк горловины: Майнай шланг… еще!.
– Трави шланг! Ну! В машину – насос!! На цистерне – следи!
Собственно перекачка заняла восемь минут.
– Отдать швартовы! Боцман – палубу прибрать… наследили тут!
Через полчаса следы преступления были стерты, смыты, скрыты. Танкер скрылся, продолжая свой путь. В цистерне плескалось десять тонн мазута.
Как человек военный, Мознаим привык единовременно решать только один вопрос. Товар был получен. Теперь вставала конкретная задача, кому и как сдать. За полцены – нет проблем. Котельные города на голодном пайке, но с этих-то взятки гладки… а вот коттеджи новых русских – все на мазутных котлах, со скидкой – они все возьмут, и транспорт свой найдут, для этих ребят препятствий нет, а считать копейку они очень даже умеют.
Он спустился вниз, с удовольствием понюхал цистерну, прислушался к содержимому и поехал домой спать.
Заправиться вот так – и к черр-ртовой матери отсюда… – неконкретно подумал он в серой дреме, клюя носом в первом трамвае.
– 5 —
Унижение сравнением с Белфастом нет-нет да и давало себя знать. Вообще строевому командиру командовать музеем, что бы он ни говорил с высот опыта о покое и удобствах береговой жизни, – все равно что любителю животных пылесосить чучело кота. В хорошего моряка вбит рефлекс: любую акваторию рассматривать как пространство для похода, боя и победы. Бутафория службы разъедает личность скепсисом и депрессией, для лечения которой существуют только два лекарства: выпить водки и не думать – или изменить обстоятельства, ведущие к этой самой депрессии. Но если на водку не хватает зарплаты, а обстоятельства вяжут тебя по рукам и ногам, человек часто звереет без видимой причины – хотя на самом деле причин полно, а повод годится любой.