Гонец из Пизы

• Наверх вы, товарищи, все по местам,
• Последний парад наступает!

– ударил над водой тяжелый мужской хор.

– Отставить! Я те покажу последний парад! Веселее!

– Есть веселее!

• С якоря сниматься, по местам стоять!
• Эй на румбе-румбе-румбе – так держать!

– Отставить! Без клоунства!

– Есть без клоунства!

• Капитана в тот день называли на ты,
• Боцман с юнгой сравнялись в талантах.
• Распрямляя хребты и ср-рывая бинты,
• Бесновались матросы на вантах!

– Я те дам на ты! Хорошо, но не по делу!

– Слушаюсь, – озадаченно сказал радист, затрудненный в выборе неопределимостью командирского вкуса. И озвучил мглу, воду и гранит суровыми ритмами:

• Посмотри на моих бойцов —
• Целый мир знает их в лицо!…

– Да что за мрачность! Я сказал – по настроению! Или ты настроения не понимаешь?

– Виноват, товарищ капитан первого ранга, – сказал динамик и неразличимо добавил: А чтоб ты сдох, меломан.

Раскатисто бухнул барабан, запели тромбоны, подпираемые геликоном и покрытые контрабасом, и панацея на все случаи жизни, мелодия всего русского двадцатого века, не марш, а гордая слеза жизни нашей, серебряными литаврами накрыла ночной город Славянка.

– Подо что же еще, черт возьми, отходить, – сказал Колчак.

Слушали в отсеках и на палубе, и без спроса затаившись от всех в своей каюте встал и заплакал Иванов-Седьмой, прервав запись:…спрашиваю себя: отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?…

Уперев взгляд выше скрытого ночью горизонта, Ольховский мысленно обратился: А теперь, Господи, можешь не помогать, только не мешай, – тем самым, сам того не зная, повторив молитву Бар-Кохбы, затевающего грандиозную и освободительную смуту в необозримой империи.

Вслух же он, выплюнув окурок и крепко хлопнув по колючему погону также взмокшего Колчака, в том же направлении сказал:

– А вы что думали – вы будете драть нас всю жизнь безнаказанно?!

Крейсер вываливал на фарватер.

Часть третья

Путешествие из Петербурга в Москву

– 1 —

Черные лаковые струи свивались вдоль бортов. Если прислушаться – то даже здесь, на мостике, можно было уловить тихое-тихое, воспринимаемое всем телом и ни с чем не сравнимое живое гудение и дрожь машины в глубине корпуса: крейсер жил и двигался; существование его было наполнено смыслом движения.

Дождь измельчал и превратился в ровную водяную взвесь, заполнившую ночное пространство над рекой и городом. Фонари и редкие ночные окна вдали на набережных рефракция превратила в мутные желтые одуванчики с белесым искрением в сердцевине.

Поэзия просилась к выражению.

– Редкая птица долетит до середины чего не надо, – сказал Ольховский, не запахивая плаща и с неприятностью ощущая потные и стынущие подмышки и спину.

– Ты лети с дороги, птица, – скептически молвил Колчак из теплой и темной глубины рубки, где мерцали редкие огоньки действующих приборов. Он стоял перед лобовыми стеклами, широко расставив ноги и сдвинув фуражку на затылок. – Зверь с дороги уходи.

Буксир трудился в полусотне метров впереди, взбивая светлеющую косынку пены за полукруглой низкой кормой. Расчет бакового орудия стыл внизу шестью темными столбиками, и выражали те столбики хозяйственную и деловитую готовность сотворить с проплывающим мимо городом то, что будет приказано с высоты мостика. Ощущение своей власти над окружающим и досягаемым миром, беззащитно спящим в иллюзии наглого могущества – придавало людям звенящую значимость. Атмосфера этой значимости продолговатым обтекаемым контуром покрывала движущийся корабль.

Разведенный мост приближался, раздвигая освещенную картинку своего открытого подбрюшья под вздетым пролетом. Силуэт буксира плавно задвигался в этот выхваченный яркими лампами кусочек сухопутного пейзажа.

– Ноль два часа тридцать девять минут, Мощный, прохожу вверх Литейный, – доложила рубка буксира в речную диспетчерскую, и стоящая на той же переговорной волне ультракоротковолновая рация в рубке Авроры с характерным летящим искажением продублировала доклад.

– Не препятствовать, – хмыкнул Ольховский, ненужными словами стравливая излишек напряжения, как клапаном.

– Мощный, вас понял, – отозвалась диспетчерская из невидимого потрескивающего далека, существующего только в области звуков и однако связанного с реальностью, как бряканье цепи за забором связано со сторожевым псом.