Кесарево свечение

– Господи, что это значит?! – воскликнули мы. – Вы говорите в аллегорическом смысле?

– Нет, в буквальном. Всякий раз, как я начинаю свое феноменальное пение, публика бывает ошарашена, полностью захвачена, задыхается от восхищения. Однако через пять-десять минут она начинает обмениваться взглядами, а потом и ухмылками. Не успею я достичь зенита в своем апофеозе, как они начинают уходить. Если хотите, я вам продемонстрирую этот феномен прямо сейчас. Хотите, спою?

– Сделайте одолжение, – сказали мы. – Мы уверены, что народ Адамс-Моргана оценит ваше пение по достоинству.

– Я спою «Вокализ» Рахманинова, – предложила она.

– Все, что угодно, только не это! – взмолились мы. – Это не очень хорошо для диабетиков.

– Нет, я спою «Вокализ», – сказала она категорически. – Верьте не верьте, я долго мечтала спеть именно эту пьесу на именно этом углу рассказа.

С первыми же звуками ее пения проповедник и саксофонист прекратили свою деятельность, а прохожие остановились как вкопанные под напором неслыханного обаяния. Сержант Боб Бобро остановил движение, а доктор Казимир Макс поднял руку, призывая свою паству к молчанию. «А-А-А, – пела беби Кассандра и продолжала: – А-А-А». Ее пение очаровывало и обезоруживало, то есть опутывало чарами и отбирало оружие, оно было почти невыносимо. Публика стала обмениваться взглядами. Некоторые ухмылялись, как будто выказывая последнее жалкое сопротивление. Внезапно кто-то встал, с грохотом перевернул столик и с хряканьем отшвырнул свой стул. Это был наш властитель дум в его ветхозаветном одеянии.

Она нас заклинает, как змей, люди добрые! Она нас чарует! Я протестую против чар ея! Мы ведь не рептилии! Мы люди, сторонники психоанализа!

Вокруг был слышен ропот толпы. Сержант Бобро капитулировал и возобновил трафик. Кто-то прошептал в одно из наших ушей:

– Ах, если бы только децибелы очарования остались на этом уровне! Народ бы постепенно привык к ним! Я молюсь, чтобы они не пошли выше! – Это был коммодор Крэнкшоу, бледный и драматичный. Его выцветшие голубые глаза, повидавшие немало морских сражений, не отрывались от поющего отверстия беби Кассандры. – Прошу тебя, дитя, утихомирь свои децибелы очарования!

Однако амплитуда децибелов очарования продолжала нарастать.

Едва этот рассказ сложился в воображении Стаса Ваксино, как в парке послышались частые хлопки выстрелов. Гости встревожились. Одни бросились к балюстраде террасы и устремили взоры в темный, с редкими подсветами скульптур, парк. Другие повернулись в сторону комнат. Там полыхал вечерней программой телевизор. Где стреляют? Кто-то предположил, что в парке происходит дуэль. Кто-то побежал к телевизору и закричал оттуда: сюда! сюда! стреляют в телевизоре!

Хуррафф Хуразу!

По экрану шествовали бойцы Хуразитской освободительной армии. Обвешанные современным оружием, они были в древних масках своих племен. Клыкастые, рогатые, с торчащими волчьими ушами и похотливо извивающимися языками, с зияющими пастями, время от времени изрыгающими огонь, они казались сущими исчадиями ада. Таковыми они и были. Они только что взяли предместье Революционска, линейную станицу Гвардейку, и теперь в ознаменование победы расстреливали жителей без разбора пола и возраста. Не убивали только работников телевидения.

Непонятно было, каким образом мастера новостей со всего мира так быстро оказались на месте действия. По всем основным каналам уже шли экстренные сообщения: восстание в последней колонии бывшего СССР! Позируя перед камерами, бойцы Хуразу иногда снимали устрашающие маски, открывая не менее жуткие их собственные лица. Потрясали тесаками, орали: «Хуррафф Хуразу!» Весело поджигали нищие строения Гвардейки: обвешанные бельем скособоченные пятиэтажки, частные домишки, так называемые «виллы», из которых разбегались полосатые поросята, своим пронзительным визгом завершавшие фонограмму кошмара.

Среди пожарища и взрывов нетронутой оставалась только скульптура Ильича. Рядом с ней стояли вездеходы хуразитов. У пьедестала проводился безостановочный агитпроп. Плясали колдуны. Сам вождь мирового пролетариата уже приобщился к Хуразу. На башке у него красовался ушастый, языкастый, с тремя рогами головной убор воина Шабаргэ.

Подъехал «Мерседес-600», тоже с рогами и мордами. Из него выпростался народный генерал Апломб Кашамов, тяжелый мужик с глиняной физиономией и с дрожащими от сильных чувств зенками. Заговорил в подставленную уйму микрофонов с фирменными знаками мировых компаний: