Кесарево свечение

– А ты, Паблуша? – таков был ответ.

Пикассо вскипел, чуть не затрещал пузырями. Ну хорошо, сейчас поговорим!

– А ты что думаешь?

– О чем?

– Ведь ты же щупал сейчас мои работы, так что ты думаешь: верую я или нет?

– Если ты с чертом повязался, Пабло, значит, и в Бога веруешь; верно или нет?

– А как иначе?

– Я ведь богомазом, Паблуша, был; так?

– Да откуда я знаю, так или врешь?

– Черт-то ведь тоже ангелом был, но отпал; так или нет?

– А что, у русских нет утвердительной интонации?

– А ты почему муки ада не пишешь?

– А что же я пишу?

– Так впрямую и прикажешь тебя понимать?

– А ну тебя к черту, Татлин!

– Э нет, я лучше к Богу пойду.

– Фу, наконец-то обошлось без вопроса!

– Паблуша, жди, скоро грянет революция!

Из алькова запищали Нинетт и Маркизетт:

– У эт ву, ле копен?^[134]

О какой революции он говорит, думал Пикассо весь остаток ночи. Мы ведь и так все время вращаемся.

Утром эльзасец принес еще вина, корзину с сырами и колбасами, овощи. Все уселись завтракать. Пикассо подумал, что трактирщик, должно быть, обалдел от пфеннигов. Наверное, немцев ждет; иначе откуда бы такая щедрость.

– Хорошо сидим, художники и подруги! – восклицал Татлин. – Эх, жаль, в Москве ребята не поверят, что я вот так пировал с Пикассо. Как жаль, что нету фотографа!

Через четверть часа мастерская уже озарялась вспышками магния. Несколько пластин оказались в суматохе засвечены, однако в результате получилась одна историческая фотография: «Встреча Владимира Татлина и Пабло Пикассо. Зима 1913 года. Париж». За столом, заставленным бутылками дешевого вина, сидели и с удивлением, как два ребенка, глядели друг на друга два художника. Две их далекие от совершенства подруги выглядели как порочные гувернантки. Кроме этих главных персонажей, там были эльзасский трактирщик месье Памфельманю, три пришедших с крыши кота, бульдог, попугай, коза и осел, а также гости из фольклора – русская кикимора и каталонский вампир-трубадур.

Татлин увез эту фотку в Москву, где она вызвала настоящую сенсацию на чердаках богемы. Увы, потом она затерялась, если не была конфискована ЧК еще в 1918 году во время облавы на левых эсеров. Так или иначе, правдивость нашего рассказа уже ничем нельзя подтвердить.

За исключением поворота в творчестве московского будетлянина, пришедшегося как раз на послепарижский период. Зная то, что произошло на рю Кьюзак, мы легко можем себе представить, как Татлин бормотал себе под длинный нос весь обратный путь до Вержболово: «Ты, Паблуша окаянный, наращиваешь поверхность холста, творишь рельефы, а я буду отрываться от поверхности! Моя картина – фанера, железо, веревки – будет смотреть на свою пустую поверхность, как самолет смотрит на землю. Вот так-то, мон ами, ты аватар двадцатого века, а я его авиатор. Глядишь, где-нибудь еще и пересечемся».

Еще один набросок: 1931 год

ПП знал, что в Советской России развивается конструктивизм. Все шло к сближению существ и не-существ, предметов функции и предметов фикции. Жить становилось все лучше, жить становилось все веселее. У некоторых людей ПП замечал по нескольку глаз с каждой стороны лица. Таким, например, виделся ПП новый гость из Москвы, социалистический реалист Натан Горелик.

В 1931 году в Париж приехала делегация мастеров культуры. Все как один они были антифашисты, хотя одновременно и антибуржуазы. Среди них был один молодой художник, почему-то очень похожий на самого Пикассо: такие же вылупленные глазенапы, такой же бульбоватый нос. Во время приема на рю Гренель они долго смотрели друг на друга. Интересно, что, кроме четырех глаз и двух носов, у них был еще один общий предмет – вернее, женский идеал, жена Горелика, величественная пролетарка Анна Горелик.

Юная женщина, воплощение коллективизации Дона и Кубани, двигалась медленно, придавала каждой позе особое значение и застывала, как барельеф. К тому времени Пабло уже накопил существенный опыт общения с русскими женщинами XX века. Он с улыбкой вспоминал свои довоенные заблуждения по части пупырчатости их кожи. Галина Хохлова, Лидия Дилекторская его околдовали; если уж и говорить о специфике их кожи, следует отметить, что от нее было трудно оторвать ладони. Теперь он думал о магнетизме мраморной комсомолки.

Он подошел к Натану и Анне.

– Как поживает мой друг Татлин? Построил ли он свою спиральную башню? Летает ли он на своих крыльях?

---

134 От фр. Ou est vous, les copains? – Где вы, ребята?